Творческий процесс не есть навсегда установленный штамп, а действенный отбор, постоянный отбор и созидание. В практике своей работы и некоторых своих товарищей я заметил такое явление: пока начинаешь работу, она по мере своего хода все более и более захватывает тебя до какого-то момента. А затем наступает глубокое разочарование, иногда чувство, близкое к отчаянию настолько сильному, что подчас уничтожаешь уже законченную вещь. Плохо, когда это вызвано незрелостью профессионала, и хорошо, когда это вызвано той самокритичностью, о которой я недавно говорил.
Не почивать на лаврах, никогда не останавливаться, а если и останавливаться, то только для накопления новых сил для роста, для совершенствования своего искусства, в первую очередь понятного, нужного и любимого народом.
(Аплодисменты)
Слово имеет проф. ЗУММЕР
«Я остановился, мгновенно пораженный и подавленный удивлением и восторгом. Самарканд был тут, у моих ног, потопленный в зелени. Над этими садами и домами возвышались громадные древние мечети…»
Это впечатление от Самарканда Верещагина. И когда мы сравним, как стоял перед Самаркандом этот представитель русского идейного реализма, художник-просветитель, и затем представим себе А. В. Николаева, — мы увидим, что захват Самаркандом, который был у Верещагина, не помешал ему тем не менее глубоко ориентироваться в той жизни, которая таким красочным маревом перед ним предстала. А. В. рассказал, как водил его Еремян от памятника к памятнику, заставляя закрывать глаза и снова открывать их на Биби-Ханым, Шах-и-Зинда, Гур-Эмир.
Упрекнем ли мы художника, что он так безотчетно, безоглядно поддался этим впечатлениям? Припомните, какое было время, припомните, каким стоял перед этим открывшимся перед ним богатством художник — ученик Казимира Малевича, который объявлял, что черный его квадрат несет смерть зеленому миру, и то, что так безоглядно-восторженно воспринял этот развертывавшийся перед ним Восток А. В., надо оценить с точки зрения не только того, что этот мир, но весь зеленый мир был ему подарен в этом мире. Ведь рядом с ним работали другие художники, которые из элементов этого мира строили свои худощаво-заумные абстракции. А. В. этому соблазну не поддался, и если он о Самарканде захотел рассказать не прозой, а стихами, то сюжет был подходящий.
Усто Мумин. У стен древнего города. Год неизвестен
Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус
По поводу этих самаркандских произведений А. В. были сказаны в свое время достаточно давно Чепелевым такие кислые слова: «Николаев своими работами занимал крайнее правое место. Они так же вредны, хотя и менее обнажают свою вредность, как картины типа „Красный обоз“ М. Курзина».
Да, А. В. не разобрался так глубоко, как разобрался в этой жизни художник-просветитель, идейный реалист, не показал разложения паразитарных высших классов, как Верещагин в своей картине «Поклонники бачей», он не показал шарлатанства мулл и дервишей, как Верещагин, не показал пережитков рабовладельчества, как «Продажа ребенка-раба», он не показал таких элементов, как военно-экономические методы принуждения, как самаркандский зиндон. Он поддался обаянию этой косности, жизни этого острого Средневековья. И надо вперед сказать, что, конечно, это не было таким феодальным островом, и тот контраст, который заметил А. В. между Самаркандом и Ташкентом, не был, конечно, так далек, и нельзя его расценивать как чуть ли не до того, что в Самарканде не было такой классовой борьбы, какую увидел он в Ташкенте, она была, но он ее не увидел.
Другое — вот перед вами документальное свидетельство прямого соприкосновения со стихией народного искусства, это зарисовки на Самаркандском щите. Работая по заданию Узкомстариса, вместе с усто, русский художник захотел стать узбекским усто. Худо ли это? Если вспомним о том, как работа в эти же 20-е годы того же Фрунзе наталкивалась здесь, в Туркестане, на явное предубеждение против русских (так горько дался колониальный гнет местному населению), мы не можем упрекнуть в этой влюбленности во все узбекское, которое этот новый художник Усто Мумин проявил.