Усто Мумин: превращения

В радостный час — наедине мы были вдвоем,
Там воедино слились мы вполне — хоть были вдвоем.
Там, среди трепета трав, среди пения птиц,
Мы причастились бессмертной весне — мы были вдвоем!
Там, озаренные взорами блещущих звезд,
Мы уподобились полной Луне — мы были вдвоем!
Ибо меня, отделенного, не было там,
Ибо твое было отдано мне — мы были вдвоем!
Плакали кровью и пели любовь соловьи,
Души тонули в небесном вине — мы были вдвоем!..
…Я в Хорасане далеком в тот час пребывал,
Ты ж находился в Евфратской стране, — но мы были вдвоем!..[244]

Любовь в суфийской философии — это наивысшее состояние человека, приводящее «к единению между любящим и возлюбленным»[245], и совсем не важна здесь ни гетерогенность, ни гомогенность возлюбленных. Сюжетов, связанных с несовпадением идеологических, ценностных, культурных и прочих матриц, в мировой истории множество, среди них и всевозможные наветы на секты и радения. Искусство бачи — из этого ряда.

В жизни молодых танцоров-бачей российского Туркестанского края роль «сынов тьмы» сыграли пришедшие сюда «ташкентцы». Однако борьбу с дервишами и суфиями вели не только русские. В недрах исламской культуры существовало неоднозначное отношение к ним со стороны власть имущих идеологов. А уже в конце XIX века начался необратимый процесс на уничтожение суфиев, дервишей, бачей. Чуждая и чужая культура стала объектом исправления.

Дмитрий Логофет^{38}, не без участия которого сформировались многие «русские» стереотипы о Средней Азии, писал:

«Вот еще одно из зол Средней Азии, — указывает на них (на дервишей. — Э. Ш.) Б. — Никто за этими дервишами не следит, никто не знает, что проповедуется и распевается ими на базарах, а между тем они имеют огромное значение в жизни населения. И если вспомнить, что всякому восстанию среди мусульманских народов предшествовало всегда появление большого числа дервишей, то следовало бы не особенно доверять внешнему спокойствию и дружелюбному настроению жителей Бухары по отношению ко всем урусам»[246].

Так молва и толки практически уничтожили это действо.

Вениамин Якобсон. Обнаженный мужчина. 1938

Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Усто Мумин. Натурщик. Год неизвестен Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Записанные песни, сопровождавшие танцы бачей, а затем перевод, опубликованный в 1910 году, — не перевод собственно текстов, а перевод одной культурной матрицы в другую, своего рода навет. Все песни (21) сопровождены припевом, который переведен (в начале XX века) на русский:

И нежность иная,
И поза другая[247]

.

Оригинальный текст припева[248], предложенный для перевода нынешним, не ангажированным (то есть объективным) переводчикам, трансформировался в такой:

У меня каприз своеобразный,
И выгляжу по-другому!

Или:

Кокетство иное,
Возвышенное и особое!

Не вписанная в привычную матрицу культура со временем обрастает домыслами, доходящими до порочных интенций. Обыденное сознание с его арифметикой (и даже алгеброй) не способно поверить, постичь суфийскую гармонию.

Исследователи сравнивают типологически схожие образы Усто Мумина с образами картин его коллег. Например, Алексей Исупов, по словам Риммы Еремян, рисует ювелиров, продавцов фарфора, городских начальников, «его типажи выглядят более реально, чем у Николаева. У Николаева образы другого, замкнутого мира. Перед нами вереницей проходят юные студенты медресе, любители перепелок, юноши с подведенными сурьмой томными глазами, с розами[249] под тюбетейкой»[250]. Все эти «странные» юноши и детали, их сопровождающие, требуют подробной декодировки[251].