Утешение красотой. Как найти и сберечь прекрасное в своей жизни

В детстве я любила гулять. Я бродила по широким дорогам и обширным лужайкам, засаженным старыми могучими каштанами, вязами и медными буками, бродила по узким песчаным тропинкам, петлявшим на склоне между вересковыми горбами и чахлыми соснами, приближалась к маленькой калитке в ржавом заборе, открывала ее, переходила дорогу и направлялась к пляжу у большой реки. Там я скакала по гладким камням над водой, а оттуда шла к красно-белому маяку. Он всегда вызывал во мне тоску, но тогда я еще не знала, как называется это чувство. Затем я возвращалась домой через огромные песчаные дюны.

Возможно, ребенок, ничего не подозревающая девочка, бессознательно реагировал на то, что видел. Возможно, красота способна даровать утешение, даже если мы не воспринимаем ее осознанно. Но ощущается ли потом это прекрасное утешение?

Когда я начала воспринимать красоту осознанно? Я не знаю ответа – и мне страшно. Неужели я потеряла так много воспоминаний на своем долгом пути?

Там, откуда я родом, люди не видели, не удивлялись, не фантазировали.

Поэзия предчувствий и восприятий не была прожита. Не было ни исследований, ни открытий, ни любопытства. Никто никогда не зарывался носом в кусты сирени и не кричал: «Понюхай!» Никто не говорил: «Посмотри, сколько оттенков зеленого переливается в этих травах, посмотри на ленивую мягкость реки в утреннем тумане». Никто не говорил: «Перевернись. Ляг на небо, посмотри на землю с ее лугами и деревьями и скажи, что ты видишь».

В интервью газете Süddeutsche Zeitung художница Наири Баграмян рассказывает, как в ней воспитывали способность видеть. «У нас дома был неписаный закон: каждый из нас всегда должен был иметь свое личное мнение. Даже если мы, дети, считали красивой одну и ту же вазу с цветами, каждый должен был найти для нее свое собственное слово».

Там, откуда я родом, иметь личное мнение не приветствовалось. Горе тому, кто сопротивлялся этому семейному кодексу. Еще в годы студенчества я была глубоко возмущена покушением на Руди Дучке и однажды осторожно посетовала на преследование со стороны изданий концерна «Шпрингер». «Ох, – недовольно вздохнул отец на следующее утро, – твоя бедная мать не спала всю ночь».

Моя жизнь была маленькой комнатой, которую другие обставляли мыслями и идеями по своему вкусу. «Мы сделаем по-другому», – отвечал отец на каждую мою попытку хоть что-то переставить, перетащить из одного угла в другой. Он всегда диктовал свои правила, и если я хотела что-то изменить, нужно было не сомневаться, а упорствовать.

«С тобой красиво…»

Природа – это искусство Бога.

Данте Алигьери (1265–1321)

Начало шестидесятых годов XX века. Молодая девушка сидит в глубоком красном кресле напротив своих родителей, которые рассказывают ей о гибели подруги. Родители печально вздыхают, а девушка с умным видом старается доказать себе и им, что у погибшей все хорошо, ведь теперь у нее «все позади».

На самом деле глубоко в душе девушка постоянно борется с существованием, ищет в нем смысл и все спрашивает себя: почему? К ужасу ее отца, считающего такое исследование собственных чувств «больным бессилием», «современной бесхребетностью». «Дитя мое, – говорил он всякий раз, – что же будет с нашим миром, если все будут думать только о самих себе?»

Я (трусиха!) не осмеливалась задать ему встречный вопрос: а что уже стало с нашим миром?

Страшным словом для моего отца было слово «нежность». Как показательно для общества, которое считает сомнение слабостью, а твердость – силой и которое не имеет смелости осознать, что именно вопросы, которые мы себе задаем, и боль, которую мы испытываем, делают нас по-настоящему сильными.

Люди всегда говорят, что в жизни нужна опора. Как будто жизнь – это трамвай с висящими на поручнях петлями, за которые в любой момент можно ухватиться, чтобы не рухнуть на пол, если трамвай тряхнет. Там, откуда я родом, люди цеплялись за поручни, стараясь удержаться в тряске. Они метались среди пропастей, сомнений, жизненных неурядиц и несчастий. В результате даже самые страшные воспоминания были отправлены в пустоту, вероятно в надежде, что они растворятся там и исчезнут.