Уточкин

С супругой Льва Макаровича — Александрой Анатольевной Мациевич, ставшей свидетельницей гибели мужа, случился истерический припадок.

В своем эссе «К смерти Мациевича» Сергей Уточкин так описал эту катастрофу:

«Мое мнение относительно причин падения, мнение зрителя, следившего внимательно за полетом, склоняет меня к тому, что капитан Мациевич собственной рукой перенес себя в иной мир; было бы много величия в этом жесте, если бы он был преднамерен, но случайность его не подлежит сомнению, и каким он вышел слабым, неуправляемо-жалким.

Мое знакомство с Мациевичем началось его советом не делать vol plane таким отлогим, как это делал я.

„Вы потеряете скорость и перевернетесь“, уверял он, и звучат у меня в ушах еще его слова „рискуете бессознательно“…

Обратное думалось мне в тот момент, когда он, свободно паривший в воздухе на высоте пятисот метров, вследствие перебоя в моторе „клюнул“ носом аппарата, угнув руль глубин слишком круто и вместо того, чтобы выровняться, продолжал идти неверным курсом большого уклона…

Быстрота полета возросла необыкновенно. „Понимает он, что делает?!“… мелькнуло у меня… В этот момент при скорости аппарата 150 километров в час, достигнутой падением, Мациевич резко выровнялся и… аппарат на глазах у ошалевшей от страха толпы рассыпался.

Началось падение, сначала медленное… угрожающее… неверно колебались падавшие разрозненные плоскости.

Погиб!

Как живой вырос у меня в душе милый Мациевич и звучал его ласковый голос:

— „Вы рискуете“.

Скорость падения росла, с нею рос ужас толпы страдающей, воем души своей сознающей, что тот несчастный жив еще, но погиб и то, что составляет под ногами каждого такую надежную опору, послужит эшафотом дерзнувшему покинуть надежный оплот.

Скорость росла. Уже секунд семь, длительностью своей угрожающих самой вечности, продолжалось неверное падение, вдруг авиатор, обреченный на такую постепенность гибели, отделился от своего подбитого аппарата и молниеносно ринулся в широко разостлавшуюся под ним бездонность; сама земля, казалось, вздохнув, метнулась вверх, чтобы скорей овладеть человеком, душа которого дерзала так много. Беззвучный поцелуй упавшего земле исторг у каждого зрителя стон ужаса, каждый обнаженным сердцем своим коснулся смерти…

Жена Мациевича, следившая за полетом мужа и пережившая длительность падения, сошла с ума».

Гибель пилота Мациевича на Комендантском аэродроме наблюдал и Уточкин-младший.

О чем он думал в эти секунды?

Может быть, о том, что его отец, фанатично преданный небу, когда-нибудь точно так же, жалко, беспомощно и потому невыносимо печально, вернется с неба на землю.

И его, как сейчас насмерть разбившегося авиатора, будут в молчании нести непонятно зачем и куда, ведь он уже и так на земле, и нет никакой разницы, где он будет в ней лежать.

Льва Макаровича Мациевича похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Именно здесь, недалеко от алтарной части Троицкого собора, через шесть лет найдет свое последнее пристанище и Сергей Исаевич Уточкин.

Расставаясь в 1908 году с Уточкиным, Лариса Федоровна отдавала себя отчет в том, что никому, кроме нее, он не был нужен и, лишившись семьи, Сергей останется один со своими велосипедами, аэропланами и болезнями, которые год от года все более и более давали о себе знать.

Разрыв с Литвицкой он перенес очень тяжело, однако стать другим, измениться, посвятить себя семье, отказавшись таким образом от возможности постоянного, находящегося не грани здравого рассудка движения вперед, он не мог.

Просто он был так устроен.

Вот и сейчас, когда смотрел, как, разваливаясь на куски, падает «Фарман IV», думал о том, что выбрал бы для себя именно такую смерть — у всех на глазах, яркую, безумную, громкую, продолжающую его яркую, безумную, громкую жизнь, нежели беспомощно умирать в больнице забытым всеми, молчать в ответ на вопросы о самочувствии, выслушивать слова сожаления.

Больше всего, пожалуй, Уточкин страшился именно этого человека, обезображенного болезнью, пациента с остекленевшим взором, клиента психиатрической больницы на Петергофском шоссе, неподвижно смотрящего вверх.

Туда, где должно было быть небо, но на его месте оказывался покрытый побелкой, как снегом, потолок.

Смотрел на себя со стороны и не узнавал себя.

Смотрел на своего сына и не знал, что ему сказать.

С Комендантского аэродрома Сергей Исаевич сразу поехал в «Вену» — известное питерское заведение, что располагалось на углу Малой Морской и Гороховой.

Литераторский зал был почти пуст.

Тут сел у окна.

Какое-то время пристально смотрел в него — на проезжающие мимо авто, на извозчиков, на проходящих горожан, затем навалился грудью на стол, совершенно смяв при этом белую накрахмаленную скатерть, раскрыл ладони, уперся в них лбом и мгновенно уснул.

Уточкину приснилось, что в ресторан пришел Куприн.

Официанты услужливо распахивают двухстворчатые стеклянные двери, и в литераторский зал входит человек невысокого роста, крепкого сложения, явно утомленный набегами на предшествующие питейные заведения города, а посему вальяжный, расслабленный и по-хорошему агрессивный.