Уточкин

— Я думаю, что кокаин-то на меня не подействует, — вдруг сказал я, совсем неожиданно для себя и испытывая при этом от очищенного звука своего голоса такое удовольствие и такой подъем, будто сказал что-то ужасно умное».

Конечно, Сергей Исаевич видел сына продолжателем своих достижений, но для того чтобы увлечение спортом и воздухоплаванием стало призванием и смыслом жизни, необходимо посвящать тренировочному и воспитательному процессу много времени, а может быть, даже и отказаться от собственных амбиций, забыть о достижениях, рекордах и славе.

На такой шаг Уточкин пойти, разумеется, не мог.

Сохранилась информация о том, что он поднимал своего сына на воздушном шаре. В частности, читаем у В. П. Катаева: «Неоднократно поднимался на воздушном шаре, один раз даже со своим сыном-гимназистом, что у всех нас, мальчиков, вызвало ужасную зависть».

Также известна фотографическая карточка, на которой Уточкин вместе с сыном присутствует на Первом всероссийском празднике воздухоплавания на Комендантском аэродроме в Петербурге.

На снимке среди пилотов и зрителей рядом со своим знаменитым отцом стоит мальчик-гимназист двенадцати-тринадцати лет в форменной гимназической шинели, наполовину расстегнутой, и летном берете с опущенными ушами, завязанными под подбородком.

Фотография сделана в 1910 году.

Известно, что к этому времени Сергей Исаевич и Лариса Федоровна уже были в разводе.

Мальчик остался жить с мамой, но, видимо, на некоторые мероприятия отец его брал с собой.

Тот день на Комендантском аэродроме был ветреным.

На фотографии видно, как развивается брезент палатки и натянулись троса-растяжки.

Напряжение сказывается во всем — во взглядах, в жестах.

Завязать сбившийся набекрень берет, чтобы не продуть уши, успели. А вот застегнуть до конца гимназическую двубортную шинель уже как-то не привелось, хотя Лариса Федоровна просила проследить за этим. Просто не обратили на это внимание в суете и людском столпотворении.

Среди высоких гостей на празднике замечены великие князья Александр Михайлович, Дмитрий Павлович, Сергей Михайлович и Николай Михайлович.

Также на Комендантском аэродроме присутствуют: авиатор и впоследствии президент Всероссийского аэроклуба Владимир Александрович Лебедев, генерал от кавалерии, действительный член Русского географического общества Александр Васильевич Каульбарс, командующий Офицерской воздухоплавательной школой генерал-майор Александр Матвеевич Кованько, пилоты — Михаил Никифорович Ефимов, Лев Макарович Мациевич, Сергей Исаевич Уточкин, Сергей Алексеевич Ульянин, Александр Александрович Кузьминский.

Разумеется, все ждут показательных полетов и особенно закрытия праздника, на котором должен выступить Лев Макарович Мациевич на своем «Фармане IV».

О том, что произошло затем, еще долго будут вспоминать с ужасом, может быть, впервые убедившись воочию, что означает извечный спор человеческого естества, поднявшегося в небо, с праматерью-землей, противостоять силам которой, по мысли Ницше, невозможно и смертельно опасно.

А пока ровно в шесть часов вечера сигнальная пушка Комендантского аэродрома возвестила о завершении праздника воздухоплавателей.

На этот момент в воздухе, на высоте около 400 метров, находился «Фарман IV» с бортовым номером 20, который пилотировал Лев Мациевич.

Пройдя перед заходом на посадку круг над летным полем, самолет вдруг неожиданно качнулся и завалился вперед.

Писатель, военный корреспондент Лев Васильевич Успенский вспоминал: «„Фарман“ то, загораясь бликами низкого солнца, гудел над Выборгской, то, становясь черным просвечивающим силуэтом, проектировался на чистом закате, на фоне розовых вечерних облачков над заливом. И внезапно, когда он был, вероятно, в полуверсте от земли, с ним что-то произошло…

Вероятно… одна из расчалок лопнула, и конец ее попал в работающий винт. Он разлетелся вдребезги; мотор был сорван с места. „Фарман“ резко клюнул носом, и ничем не закрепленный на своем сиденье пилот выпал из машины…

На летном поле к этому времени было уже не так много зрителей; и все-таки полувздох, полувопль, вырвавшийся у них, был страшен… Я стоял у самого барьера и так, что для меня все произошло почти прямо на фоне солнца. Черный силуэт вдруг распался на несколько частей. Стремительно чиркнул в них тяжелый мотор, почти так же молниеносно, ужасно размахивая руками, пронеслась к земле чернильная человеческая фигурка… Исковерканный самолет, складываясь по пути, падал то „листом бумаги“, то „штопором“ гораздо медленнее, а еще отстав от него, совсем наверху какой-то непонятный маленький клочок, крутясь и кувыркаясь, продолжал свое падение уже тогда, когда все остальное было на земле».

Все происходило как в замедленной съемке.

Части аэроплана, разрываемые потоками встречного ветра, описывали в предзакатном небе немыслимые, дикие пируэты, что добавляло происходящему большей фантасмагории и ужаса. Пилот же при этом, отделившись от самолета, вернее, от его обломков, казалось, пытался бежать по воздуху, он что-то кричал, размахивал руками, переворачивался, неизбежно приближаясь к земле.