Уточкин

Бесспорно, Александр Алексеевич Васильев стал героем этого тяжелейшего испытания, открыв эру полетов русских авиаторов на большие расстояния.

В своей книге «В борьбе с воздушной стихией», вышедшей в 1912 году, А. А. Васильев писал: «Русской авиации принадлежит блестящее будущее. Необходим только опыт, нужна практика, чтобы наши природные качества, усиленные знаниями, создали могущественный воздушный флот, чтобы русская авиация заняла выдающееся место в кругу других держав».

В 1913 году авиатор совершил перелет в формате «туда — обратно» по маршруту Петербург — Москва — Петербург, затратив на него 10 часов 52 минуты, а также первый беспосадочный перелет Елисаветполь — Тифлис.

Во время Первой мировой войны в составе 9-й армии Васильев служил в должности летчика-испытателя и летчика-охотника.

Сохранилось письмо Александра Алексеевича того времени сестре: «Милая Маня, выпало и на мою долю счастье быть полезным своей Родине. Я принят в качестве летчика в действующую армию Юго-Западного фронта. Завтра утром иду в первую воздушную разведку. Прошу тебя исполнить мою последнюю просьбу. Когда ты будешь иметь безусловно определенное известие, что я погиб, подожди еще месяца два-три и после распечатай приложенный при сем конверт. Там ты найдешь то, о чем я прошу тебя. Пожалуйста, исполни в точности. Передай всем нашим, папе и маме мое сердечное пожелание много лет жизни и просьбу не сердиться, не вспоминать плохо за те неприятности и огорчения, которые когда-либо я причинял им. Крепко целую тебя. Брат твой Александр».

В августе 1914 года летчик был сбит и оказался в австрийском плену. Васильеву удалось бежать из плена, но он был вновь пойман и возвращен в лагерь для военнопленных, где и скончался в 1918 году.

Место захоронения Александра Алексеевича Васильева неизвестно.

Глава одиннадцатая

Быть великим — значит давать направление.

Фридрих Ницше

После неудачи, а точнее, сокрушительного поражения на перелете Санкт-Петербург — Москва еще долго не мог прийти в себя.

Прокручивать в голове все эпизоды, неотвратимо приведшие к трагедии, уже не было сил. Порой возникало впечатление, что ничего подобного не было вообще, что все это он, Сергей Исаевич Уточкин, придумал, нафантазировал, что все могло произойти и даже, вероятно, произошло совсем по-другому, но не случилось по каким-то независящим от него сторонним причинам. А на самом же деле он вполне мог осилить этот маршрут, но, видимо, недостаточно этого захотел. Ведь все дело в желании и воле, принятом решении и настойчивости.

Ему ли это было не знать!

«Спасовал Сережа», — говорил о себе в третьем лице.

И тут же видел лица одесских мальчишек, хитрые рожи биндюжников, опущенные долу глаза разочарованных курсисток — «наш-то рыжий уже не тот!».

«Эх вы! — восклицал мысленно. — Рано вы меня хороните! Рано списывать собираетесь! Забыли, как ликовали, когда я восхищал вас своими победами? Забыли! Всё забыли!»

В который раз смотрел на себя лежащего в больничной палате как бы со стороны — перебинтованного, загипсованного, неуклюже пытающегося поворотиться с боку на бок.

Читаем у Константина Георгиевича Паустовского:

«Неуклюжая длинная коробка с оглушительным треском поднялась над забором и низко полетела вдоль скакового поля. Извозчичьи лошади задрали головы и начали пятиться.

Коробка медленно приближалась. Бензиновый чад стрелял из нее равномерными синими облачками.

В коробке сидел, высунув ноги в желтых тупоносых ботинках, рыжий человек в соломенном канотье — смелый русский авиатор Уточкин.

Увидев его, извозчичьи лошади сорвались и понесли. Они исчезли в тучах пыли под грохот колес и вопли извозчиков. А коробка — первый аэроплан — грузно пролетела над нами. Мы невольно пригнули головы.

За коробкой мчались мальчишки. За мальчишками бежали, придерживая шашки, городовые. Толпа кричала: „Браво, Уточкин!“, бросала в воздух шапки, свистела и аплодировала. Женщины махали Уточкину зонтиками. Оркестр играл попурри из оперы „Жизнь за царя“.

Развевались трехцветные флаги. Солнце садилось за Демиевской заставой и золотило одинокие тополя.

Командующий Киевским военным округом генерал Иванов стоял в лакированной коляске и, держась за плечо кучера, смотрел на Уточкина в бинокль. Потом генерал опустил бинокль, подозвал околоточного надзирателя и приказал ему, рисуясь своим громовым голосом:

— Прошу прекратить махание зонтиками! Авиатор от этого нервничает и может разбиться…

Уточкин сделал плавный поворот и опустился на беговую дорожку.

Полеты показались нам простым и безопасным делом, — Уточкин летал над самой землей, почти задевая за головы зрителей.

Усталые и счастливые, мы возвращались в город по пыльному Святошинскому шоссе мимо керосиновых складов и велосипедных мастерских. Мы с уважением смотрели на эти мастерские. Среди снятых велосипедных колес и передач работали мастера в грязных фартуках. Вот в такой же велосипедной мастерской в безвестном американском городке братья Райт сделали свой аэроплан.