Уточкин

Просто мог безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства, хотя и очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) у себя абсолютно непреодолимым.

Но обстоятельства жизни оказались выше, и он, что доказала катастрофа под Крестцами, не обладал сверхзнанием, которым по логике вещей должен был обладать сверхчеловек, знанием того, что тебя ожидает впереди. Обладал лишь уверенностью в собственной неуязвимости, но этого оказалось недостаточно. Более того, эта уверенность могла быть в любую минуту попрана, повержена ли какой-то иной, высшей силой, которую можно было называть по-разному — случаем, судьбой или Божественной волей.

Да, был потрясен.

Был повержен.

Был разочарован.

Был подавлен.

Не находил объяснения случившемуся, а олицетворением единственного упования, единственной силы, спасшей ему жизнь вопреки обстоятельствам и здравому смыслу, оказался простой мужик, который волею случая проходил мимо речки Холовы и ничего не знал ни про воздухоплавание, ни про перелет Санкт-Петербург — Москва, ни про пилота Сергея Уточкина, ни про его «отвращение к гонке» и привычку первенствовать.

Может быть поэтому через несколько лет он напишет своему брату Леониду Исаевичу столь странные для него, Сережи Уточкина, слова: «Кажется, пошел бы и бросился в море, и тем бы дело и кончилось…»

Покончить с собой, чтобы подобным образом осознать свое главенство и независимость от судьбы или Божественного Промысла.

И вновь на ум приходили слова Лермонтова — «никто моим словам не внемлет… я один». Казалось бы, ничего нового, ситуация знакомая, но теперь для Сергея Исаевича она наполнилась иным смыслом — он сам не внемлет собственным словам, пытается переубедить самого себя, угрожает сам себе, одновременно понимая, что это бессмысленно и глупо.

«Мозг мой, освободившись от угроз, чувствует легкость». — Прежде чем сказать эти слова, Уточкину придется еще многое пережить и многое понять.

А пока он лежит на больничной койке, в сотый раз прокручивая в голове все эпизоды своего проигрыша, сокрушаясь, что так и не удалось выпить чаю в Москве, и эти слова оказались выброшенными на ветер.

Но вернемся к авиаперелету Санкт-Петербург — Москва.

Единственным его финалистом в результате стал Александр Алексеевич Васильев.

Тот самый, победу которому пророчил Михаил Ефимов, и тот самый, которому помог Сергей Уточкин перезапустить его аэроплан в Новгороде.

В пути Александр Алексеевич находился чуть более суток, но в воздухе фактически он пробыл девять с половиной часов. Остальное же время ушло на ремонт машины, заправку и отдых.

На Ходынском поле в Москве пилота-победителя встречал московский губернатор Владимир Федорович Джунковский в сопровождении известных горожан — промышленников, купцов, литераторов, актрис, авиаторов, представителей военного ведомства и духовенства.

В. Ф. Джунковский вспоминал:

«Получив известие, что Васильев вылетел из последнего места своей остановки, я выехал на автомобиле в 3 часа утра на Ходынское поле… На горизонте, высоко в небе, образовалась точка, которая все увеличивалась. Сомнений не было — это был аэроплан… Аэроплан стал быстро спускаться, направляясь к белым флажкам вблизи павильона.

Публика неудержимо бросилась к месту спуска. Авиатор с аэропланом был уже на земле, он бросил руль и, обернувшись, смотрел на публику усталым взглядом. В течение нескольких минут он сидел как бы застывши на своем маленьком, высоком сиденье. А шапки летели вверх, махали платками, аплодировали, кричали от восторга… Наконец, Васильева осторожно сняли, поддерживая за руки. Он неуверенно ступил на землю… Весь окоченелый, направляется он к павильону. Как только вошел он в павильон, то неудержимо начал нервно, жутко рассказывать о беспорядках, царивших в организации перелета, он говорил, что нигде на остановках не было ничего приготовлено, не было бензина, не было механиков, не было костров, фейерверков для обозначения мест, бранил генерала Каульбарса, который стоял во главе организационного комитета, приписывал все неудачи летчиков плохой организации».

Стало быть, авиаторам приходилось бороться не только с несовершенством своих машин и погодными условиями, но и с негодной организацией перелета.

Как мы помним, неразбериха началась еще на старте перелета на Комендантском аэродроме. Увы, беспорядок продолжился и в ходе самого состязания, что привело к трагическим последствиям (вспоминается первая веломногодневка Петербург — Москва 1895 года).

Формально никто, кроме Васильева, тогда дистанцию не закончил и в Первопрестольную не прилетел.

Авиатор Г. В. Янковский добрался только до Твери и сошел с гонки после двух аварий и окончательной поломки самолета.

Уточкин выбыл из перелета еще раньше, чудом оставшись в живых.

Владимир Федорович Джунковский вспоминал: «…Особенно тяжкие увечья получил Уточкин, упав с аппаратом в 30 верстах от Новгорода, у него оказалась поврежденной спина, перелом ключицы, вывих коленной чашки и сотрясение мозга. Его привезли в Москву в лечебницу Бакунина, где я его навестил во время его болезни несколько раз».