Уточкин

Пройдя деревню Московская Славянка, что находилась на Царскосельском шоссе, аэроплан «Фарман IV», управляемый пилотом Владимиром Слюсаренко, начал резко терять высоту и заваливаться на левую сторону. Местные жители, ставшие свидетелями этого происшествия, позже сообщили, что самолет, видимо попав в порыв бокового ветра, перевернулся и камнем рухнул на землю.

Пилот Слюсаренко получил перелом ноги и множественные ушибы, а пилот-стажер Константин Шиманский погиб.

По рассказам Владимира Викторовича Слюсаренко, причиной аварии стал мотор, который давал перебои еще на старте из-за засорившегося бензопровода, а затем и вообще заглох.

«Шиманский сильно нервничал, — вспоминал Слюсаренко, — он внезапно схватился за рычаг управления, а потом обхватил меня руками за шею».

Это были последние минуты экипажа…

Авиаторов доставили в Царскосельский дворцовый госпиталь.

Там же, на Казанском кладбище, тело Константина Шиманского было предано земле.

Аварию под Тверью потерпел и самолет Николая Дмитриевича Костина. Пилот остался жив, но от дальнейшего участия в состязании ему пришлось отказаться.

По воспоминаниям Александра Алексеевича Васильева, подготовка перелета обещала желать лучшего.

Только у трех авиаторов — Уточкина, Лерхе и Янковского — аппараты были готовы полностью. У остальных летчиков степень готовности вызывала нарекания, вплоть до неявки на летное поле самих авиаторов.

Конечно, Сергей Исаевич более остальных обращал на себя внимание.

На старт перелета Санкт-Петербург — Москва он вышел на моноплане «Bleriot XI» с двигателем «Gnome» (50 л. с.).

В отличие от пилотов и механиков, собравшихся на Комендантском аэродроме, волнения он не чувствовал совершенно, скорее — радостное возбуждение, которое едва мог сдержать.

Здоровался с друзьями.

Интересовался техникой.

Примеривался.

Восхищался.

Но потом, впрочем, совершенно сосредоточился на своей машине, потому как находил ее живым существом, с которым в такую ответственную минуту надо быть рядом, быть предельно внимательным и чутким.

Это было тем более удивительно, что предстоящий полет на «Bleriot XI» являлся для Уточкина первым.

По свидетельству пилотов того времени, «Блерио» являлся, безусловно, лучшим аппаратом для дальних перелетов, но при этом он требовал досконального знания всех особенностей его пилотирования, режимов работы мотора, а также пределов, выходить за которые было смертельно опасно.

Михаил Никифорович Ефимов, отказавшийся от участия в перелете, замечал, что на старт вышли по преимуществу новички, не готовые к полету, но мечтающие вписать свое имя в историю русской авиации.

Возможности же Уточкина он оценивал невысоко, скорее видел в его поведении самоуверенность и браваду, более ставя на Александра Васильева.

Время показало, что он оказался прав…

Меж тем в ангарах уже начался прогрев двигателей самолетов.

В предрассветном тумане все происходящее казалось каким-то сном, фантасмагорией — фигуры людей, аэропланы, стоящие на летном поле, плывущие огни прожекторов.

Первым на старт выкатили Уточкина.

Всем своим видом он выказывал полное спокойствие.

Перед взлетом Сергей Исаевич помахал пилотам и техникам рукой:

— Еду чай пить в Москву! До скорого свидания!

Ему махали в ответ, улыбались, желали хорошего полета.

Затем «Bleriot XI» начал разгон по летному полю, оторвался от земли и почти сразу пропал в обрывках тумана, который по мере набора высоты и усиления ветра исчез, открыв перед глазами пилота уходящее за горизонт пространство, которое ему предстояло преодолеть.

Гул работающего мотора еще какое-то время висел над Комендантским аэродромом, но потом растворился в монотонном гудении стоящих на земле и готовых к старту машин.

Когда вышел на высоту до семисот с лишним метров и встал в режим крейсерской скорости, то почувствовал, как аппарат словно бы утвердился на невидимых рельсах и величаво покатился вперед, навстречу бешено несущемуся воздушному потоку.

Имел при этом возможность прятаться за самодельный козырек, притороченный к расчалкам центроплана, а еще посматривать вниз под крылья, где в утреннем сумраке словно пойманная огромной сетью двигалась назад земля со своими полями и дорогами, поселками и лесами, оврагами и озерами, в которых отражалось небо.

Именно так сети с шаланд на себе и тащили рыбаки в Одесском порту.

Здесь всегда пахло рыбой, водорослями, сухостоем, что шелестел на горячем ветру, гнилыми бревнами пирса, в которых прятались крабы. Их можно было ловить, беря большим и средним пальцами за края панциря, чтобы не быть изуродованным клешнями, которые напоминали скрипучие, вымазанные в машинном масле ножницы по металлу.

Хотя бывали, конечно, случаи, когда крабу удавалось схватить неумелого ловца за палец и прикусить его до крови.

Впрочем, Сережа не чувствовал боли ни когда падал с мельницы на землю, ни когда его кусал краб и повисал на руке, извиваясь, ни когда разбивался на велосипеде.