Утомленные вином

После небольшой неофициальной беседы наедине между главами правительств лучший друг всех англичан пригласил их к столу.

Зазвучали бесконечные тосты и здравицы. И почти сразу началось своеобразное состязание между главными фигурами в том, кто кого перепьёт.

Сталин сам подливал в бокал Черчилля самые разнообразные напитки, начиная от коньяка и заканчивая слабеньким грузинским вином.

Более того, он чуть ли не каждые пять минут провозглашал тосты: за гостя, за королеву, за народ Великобритании.

То есть, за то, за что, пользуясь словам лектора из «Карнавальной ночи», «нельзя не выпить».

Не отставал от «хозяина» и Черчилль, поднимая бокал за бокалом за СССР, за союзников и за победу в войне.

При этом он не забывал наполнять рюмку Сталина всевозможными напитками.

«Я, — вспоминал позже командующий авиацией дальнего действия Александр Голованов, — с большой тревогой смотрел на товарища Сталина, которому как ни в чем не бывало приходилось пить в огромных количествах и вино, и водку, и коньяк.

Однако вскоре соревнование прекратилось: премьера чуть ли не на руках унесли с банкета, а Сталин, подойдя ко мне, спокойно сказал:

— Напрасно ты за меня так волновался, бросая тревожные взгляды. Когда отстаиваются интересы государства, я не пьянею. Так что не переживай — страну не пропью…

А вот Черчилль у меня завтра на переговорах как уж на сковородке будет извиваться!»

Однако надежды Сталина не сбылись: на следующий день премьер и не думал ни в чем уступать советскому руководителю.

Обстановка на фронте была тяжёлой: Красная Армия терпела трудности под Сталинградом. И это обстоятельство не позволяло Сталину диктовать условия англичанам.

Именно поэтому на второй день переговоры, и без того шедшие чрезвычайно трудно, зашли в тупик.

Разъяренный неуступчивостью англичан Сталин обвинил союзников в трусости и нежелании открывать второй фронт в Европе.

И если верить англичанам, он принялся оскорблять посланцев Туманного Альбиона.

Да и сам Черчилль написал в своем отчете о том визите, обращал внимание на крайнюю грубость Сталина по отношению к собеседникам.

«Мы, — писал он, — достигли такого накала страстей, что продолжать дальше какое бы то ни было конструктивное обсуждение темы второго фронта уже не представлялось возможным».

Гостям оставалось только одно: убираться восвояси.

Но произошло неожиданное.

В ночь перед самым отъездом помощника Черчилля Кадогана пригласили в Кремль. Его провели в квартиру вождя, где он с изумлением обнаружил беседовавших, как ни в чём не бывало, Черчилля и Сталина.

«Я, — писал он в своем отчете, — увидел на столах помимо изысканнейших закусок, среди которых был даже молочный поросёнок, такое количество бутылок со спиртным, какого в жизни своей не видывал. Оказывается, гулянка продолжалась уже несколько часов, ещё с вечера. И у Черчилля даже разболелась голова от выпитого — поэтому-то меня и вызвали из посольства.

Увидев меня, он тут же пожаловался мне на эту боль.

Как он вообще выдерживал такие алкогольные марафоны, я даже не представляю.

Но обращало на себя внимание другое — радикально поменявшаяся обстановка и тон общения сторон.

Они дружески шутили, словно и не было до этого смертельного пикирования. Черчилль с большим уважением отзывался о советском народе и Сталине.

Тот, в свою очередь, весело подмигивал ему, называя в шутку „старой боевой лошадкой“».

«Как мне кажется, — писал лидеру парламентской оппозиции Клементу Эттли сам премьер-министр, — я смог установить со Сталиным очень доверительные личные отношения.

Несмотря на некоторые неудачи, „хмельная“ дипломатия принесла свои плоды.

Да, Союзники не открыли Второго фронта, но хорошее и регулярное снабжение Красной Армии Черчилль обеспечил.

Как и обещал на последнем банкете. До этого поставки союзников по ленд-лизу осуществлялись от случая к случаю.

После того как в Ялте Сталин предложил Черчиллю рюмку коньяку „Двин“, премьер ежедневно выпивал по бутылке армянского нектара.

Однажды Черчилль обнаружил, что „Двин“ утратил былой вкус и сказал об этом Сталину.

Оказалось, что мастер Маргар Седракян, который занимался купажом „Двина“, сослан в Сибирь.

Винодела мгновенно извелки из концлагеря, дали Героя Соцтруда, а Черчилль стал снова получать хороший „Двин“.

В феврале 1945-го Черчилль принимал короля Саудовской Аравии.

„Мне сообщили, — рассказывал потом Черчилль, — что в королевском присутствии не позволяется ни курить, ни пить.

Я сообщил его величеству, что не могу лишить себя удовольствия курить сигару и пить алкоголь. Это мое правило жизни и священный обряд. И я хотел бы оставить за собой право курить и пить в любое время. Король любезно согласился“.

После победы лейбористов на выборах Черчилль ушел в отставку. Он отпрввился в свое поместье, где продолжал поглощать коньяк и заниматься живописью.

В 1946 году он произнес знаменитую Фултонскую речь, в которой призывает мир к бойкоту СССР, впервые применив термин „железный занавес“.

В Фултон Черчилль отправился в одном вагоне с Трумэном и всю дорогу учил его „капать немного алкоголя в воду, чтобы убить бактерии“.