Утомленные вином

«Он же пил потом безбожно, — писал Г. Куманев, — и это очень на него повлияло».

Впрочем, Фадеев всегда питал слабость к алкоголю, а тут просто стал пропадать в пивной.

Но в то же самое время далеко не все друзья писателя были согласны с тем, что его сгубило пристрастие к спиртному.

Более того, вся жизнь Фадеева, несмотря на лавры и благосклонность вождя народов, многим знавшим его людям казалась сплошной драмой.

Писатель ничего не писал, и еще до того, как раздался смертельный выстрел, он совершил литературное самоубийство.

Да, Фадеев в течение почти двух десятилетий руководил литературой в СССР и, как принято считать, для творчества у него почти не оставалось времени и сил.

Думается это не причина. И дело было не в отсутствии времени и сил, а таланта.

Чтобы там не говорили, но с точки зрения высокой литературы и «Разгром», и «Молодая гвардия» являли собой весьма посредственные произведения.

«Сам Фадеев, — писал один из критиков, — намного интереснее того, что он написал».

Понимал ли это сам Фадеев?

Наверное, понимал, поскольку не мог не читать Шолохова и Леонова.

А вот страдал ли он от этого, это еще вопрос.

Поскольку в его возрасте уже пора было понимать, что у него есть, а чего нет.

Да и Сталину, судя по всему, он как писатель был не нужен.

Он был хорошим, с точки зрения лучшего друга всех советских писателей, функционеров, а большего от него не требовалось.

«У Сталина, — утверждал хорошо изучивший биографию Фадеева писатель Федор Раззаков, — судя по всему, эта раздвоенность в характере Фадеева вызывала иронию, а в целом он относился к нему с уважением, иначе он не держал бы его так долго на секретарском посту.

Это достаточно ответственная должность, потому что просто так Сталин бы не назначил на такую ответственную должность, потому что он представлял не только писателей советских внутри страны, он же и за границу начал выезжать после войны».

Вряд ли Сталин относился к Фадееву с уважением, да и держал он его на столь ответственном посту только потому, что тот успешно справлялся с поставленными перед ним задачами.

Но если бы Фадеев произнес хотя бы одно слово в защиту той же Ахматовой, то санкции последовали бы незамедлительно.

Причем, в самой жесткой форме.

Другое дело, что расположение Сталина значило для Фадеева все.

И когда Сталин умер, для Фадеева его смерть стала личной трагедией.

После разоблачения на ХХ съезде партии культа личности вождя Фадеев потерял последнюю опору.

И дело было даже не столько в крушении тех идеалов, в которые он верил (или дела вид, что верит), сколько в том, что теперь он оказался полностью беззащитным для любой критики.

На том же ХХ съезде партии Фадеева открыто обвинят в репрессиях писателей.

«На что мы пошли после смерти Горького? — говорил в своем выступлении на съезде М. А. Шолохов. — Мы пошли на создание коллективного руководства в Союзе писателей во главе с тов. Фадеевым, но ничего путевого из этого не вышло.

А тем временем постепенно Союз писателей из творческой организации, какой он должен бы быть, превращался в организацию административную, и, хотя исправно заседали секретариат, секции прозы, поэзии, драматургии и критики, писались протоколы, с полной нагрузкой работал технический аппарат и разъезжали курьеры, — книг все не было.

Несколько хороших книг в год для такой страны, как наша, это предельно мало.

В писательский обиход вошли довольно странные, на мой взгляд, выражения: например, „творческая командировка“.

О какой творческой командировке может идти речь, когда писатель всю жизнь должен находиться в атмосфере творчества.

Или еще хлеще: „Секретарь союза такой-то получил годичный творческий отпуск“.

Да что же это такое, как не прямое признание того, что писатель до „творческого отпуска“ занимался черт знает чем, только не творчеством!

Ну, и пошла писать губерния…

Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности.

Остальным секретарям работать с ним стало невозможно.

Пятнадцать лет тянулась эта волынка.

Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя.

А разве нельзя было в свое время сказать Фадееву: „Властолюбие в писательском деле — вещь никчемная. Союз писателей — не воинская часть и уж никак не штрафной батальон, и стоять по стойке `смирно` никто из писателей перед тобой не будет, товарищ Фадеев. Ты — умный и талантливый писатель, ты тяготеешь к рабочей тематике, садись и поезжай-ка годика на три-четыре в Магнитогорск, Свердловск, Челябинск или Запорожье и напиши хороший роман о рабочем классе“.

Не беда, если бы мы в то время потеряли генсека Фадеева, но зато с какой огромной радостью мы обрели бы потом Фадеева-писателя, с новой книгой, возможно равной по значимости „Разгрому“.

Чем занимался Фадеев на протяжении этих пятнадцати лет?

Идейно и политически руководил Союзом писателей?

Нет, мы всегда и не без оснований считали и считаем, что руководит нами партия.