Утомленные вином

Он и расставил. Сельским хозяйством занимались бывший матрос, припадочный парторг и председатель сельсовета, который не мог прокормить себя в мирное время. А все те, кто умел работать, отправились в «холодные» края.

Но заканчивать роман Шолохов не спешил, и после двадцати пяти лет ожидания терпение партийных верхов начало иссякать.

Незаконченный роман, наметившийся отход Шолохова от литературной и общественной жизни были потерей для партии и ударом по её престижу. А этого она допустить не могла.

Разговоры о тесной дружбе Шолохова со спиртным, ходившие ещё с тридцатых годов, получили документальное подтверждение.

Но и этим нажим не ограничился. Судя по некоторым свидетельствам, Шолохову настойчиво советовали поскорее закончить долгожданную «Поднятую целину».

Об увлечении писателя алкоголем было известно всем вождям.

28 июля 1958 года Хрущев получил анонимное письмо группы советских литераторов, не хотевших избрания А. Софронова секретарем Союза писателей.

В послании деликатно говорилось: «Не секрет, что интриган Софронов оказывает кое-какое влияние на нашего великого Шолохова, когда тот находится в болезненном состоянии».

Осенью 1959 года Хрущев отправился в США. Поехал с ним и Шолохов, который дал слово воздержаться от вина.

Но в Сан-Франциско встретился с известным писателем Уильямом Фолкнером.

«Им в номер, — вспоминал об этой встерче главный кремлевский переводчик В. Суходрев, — принесли ящик виски. После этого сутки, а может, и больше никто не видел ни Фолкнера, ни Шолохова».

В апреле 1959 года Шолохов посетил Францию.

— Руководство Союза советских писателей, — рубанул он, отвечая на вопрос о Пастернаке, — потеряло хладнокровие. Надо было опубликовать книгу Пастернака «Доктор Живаго» в Советском Союзе, вместо того чтобы запрещать ее. Надо было, чтобы поражение Пастернаку нанесли его читатели, вместо того чтобы выставлять его на обсуждение. Если бы действовали таким образом, наши читатели, которые являются очень требовательными, уже забыли бы о нем…

Заявление Шолохова шло вразрез с линией партии, и Шолохову через посла передали из Москвы, что «заявление, не отвечающее нашим интересам, вызывает в Москве недоумение».

Надо ли говорить, что вместе с этим недоумением на писателя обрушился праведный гнев завидовавших ему коллег.

Всю жизнь Шолохов слышал за спиной обвинения: талант представляли фальшивкой, прямота оборачивалась упреками в трусости, верность идеям называли продажностью, а добрые поступки — показушничеством.

Его называли «любимцем Сталина», а за спиной обвиняли в конъюнктурщине.

Длительные периоды молчания писателя только подливали масла в огонь: снова и снова всплывала тема творческого бесплодия.

Оправдываться была бессмысленно, и Шолохов только стискивал зубы и заливал раздражение вином.

В январе 1960 года в кабинете главного редактора «Правды» в присутствии высокопоставленных чинов партии и КГБ Михаил Александрович читал последнюю главу романа.

Закончив чтение, Михаил Александрович заплакал.

Только ли о трагической судьбе своих героев горевал этот очень рано состарившийся человек?

А может быть, это была тоска по тому, что он мог бы сделать и не сделал, чувствуя на себя в железных объятиях власти?

Понятно, что «Поднятую целину» встретили далеко не так восторженно, но иного и быть не могло.

Писать то, что он хотел бы написать, Шолохов не мог, да и как можно было в угоду партии описать весь ужас того, что творилось на селе во времена коллективизации.

Вот и приходилось мучиться и тянуть время.

Многие недруги Шолохова, особенно из тех, кто считал «Тихий Дон» плагиатом, снова заговорили о его творческом бессилии. Ведь именно то, что Шолохов практически ничего не писал, лишний раз доказывало, что сам он писать не мог.

Но иначе и быть не могло. Большинство из того, что писали советские писатели, забыто раз и навсегда. Даже если Шолохов вообще бы не написал больше ни строчки, одного «Тихого Дона» было достаточно для того, чтобы стать великим.

Более того, для великого произведения необходимые великие исторические потрясения, поскольку в них затрагиваются преблемы бытия. А писать о конфликте главного инженера, за которым всегда стоял прогрессивный парторг, с директором завода, Шолохов не хотел.

Была и еще, на наш взгляд, причина. Живший отшельником Шолохов вряд ли интересовался производством и знал его так, как он знал жизнь на Дону.

Да и не мог уже писать то, что хотел в условиях социалистического реализма.

Потому, наверное, и мучился, и топил свою тоску в вине.

Еще при жизни Шолохов стал классиком. В 1965 году он получил Нобелевскую премию вместо Пастернака, который, по словам властей, «не пользовался признанием у советских писателей».

Он заступился перед Сталиным за Ахматову, спас ее сына Льва Гумилева, сына Андрея Платонова, одного из создателей «Катюши» Клейменова и избавил от лагерей актрису Эмму Цесарскую, первую исполнительницу роли Аксиньи.

Тем не менее, несмотря на многочисленные просьбы выступить в защиту Синявского и Даниэля, именно Шолохов на XXIII партии в 1966 году вещал с высокой трибуны: