Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Все это не сухая головоломка, выдуманная левым мозговым полушарием. Дионисий учил свою греческую паству размышлять об этом во время Евхаристии, когда торжественное пение и драматическая серьезность ритуала глубоко затрагивали их чувства и эмоции и переносили в интуитивный правополушарный мир. В таком контексте практика Дионисия могла вызвать экстаз, схожий с завершением брахмодьи.

На средневековом Западе апофатическое или «молчаливое» богословие Дионисия стало важным корректирующим дополнением к аристотелевой теологии. Бонавентура, францисканец из Италии, читавший лекции в Париже в одно время с Фомой, также настаивал, что Христос, высшее откровение Бога, ничуть не прояснил для нас понятие божества. «Берегитесь, – предупреждал он, – как бы вам не поверить, что вы в силах постичь непостижимое»[1181]. Слово, изреченное Богом во Христе и в писании, неизбежно ведет нас к неведомому, ибо указывает на непознаваемого Отца[1182]. Откровение не добавляет ясности – лишь погружает нас во тьму. Вместо того чтобы, как Ансельм, изобразить смерть Иисуса логической необходимостью, Бонавентура доказывал, что в распятии Иисуса отражается неверность всего, что мы можем сказать о Боге. Мы тоже «должны умереть и войти во тьму. Так пусть умолкнут все наши заботы и представления. Пусть и мы «перейдем от мира сего к Отцу»[1183]… Тот, кто полюбит эту смерть, увидит Бога, ибо совершенная истина, что не может человек увидеть Бога и остаться в живых»[1184]. Язык писания, настаивал Бонавентура, всегда указывает на что-то за его собственными пределами. Естественные науки, логика и этика, разумеется, могут внести некоторый вклад в наше понимание божественного, но лишь если мы признаем ограничения теологии и научимся переворачивать вверх дном привычные пути мышления и видения.

Это был очень ценный, быть может, важнейший совет. Убедившись, что неизреченность Бога надежно защищена, далее Фома и Бонавентура не видели какой-либо несовместимости между естественными науками и писанием. Они развили схоластическое богословие, основанное на научном дискурсе, настаивавшее, что теология логически последовательна, полностью аналитична и представляет собой неустанную череду вопросов и ответов. Но через поколение после Фомы и Бонавентуры некоторые европейцы начали применять чисто левополушарное мышление не только к миру, но и к Богу. К этому времени студенты университетов изучали логику, математику и естественные науки по Аристотелю до того, как переходить к изучению богословия, и в «богословскую школу» приходили уже настолько привычными к научной методологии, что пытались разрешать богословские проблемы математическими методами[1185]. В Англии францисканский богослов Иоанн Дунс Скот (1265–1308) был убежден, как и Платон, что разум может доказать все, и что вполне возможно адекватно понять Бога лишь силами нашего естественного рассудка. По словам Фомы, хотя мы и говорим, что «Бог» должен «существовать», но понятия не имеем, что означает «существовать» в этом контексте – и то же применимо ко всем божественным атрибутам[1186]. Но Скот настаивал, что «существование» имеет одно и то же значение, независимо от того, говорим ли мы о Боге, людях, горах, животных или деревьях. Фома считал такое мышление потенциально идолопоклонническим: ведь, если мы считаем Бога просто существом, нам становится легко проецировать на него собственные идеи и, таким образом, создавать идола по своему образу и подобию. Уильям из Оккама (ок. 1285–1349), еще один англичанин-францисканец, также настаивал, что наши вероучительные утверждения истинны в буквальном смысле, так что их можно и нужно подвергать тщательному рациональному анализу.

Однако средневековые схоласты не понимали, что знания о природном мире, полученные научным путем, принципиально отличаются от знания, вынесенного из текстов. Научные знания добываются путем эмпирических наблюдений и экспериментальной проверки, и de facto подлежат постоянной ревизии[1187]. Научный метод в Европе развивался, и в будущем это неизбежно должно было привести к конфликту мировоззрений. В дальнейшем великие ученые XVII–XVIII веков с пренебрежением отвергли аристотелеву науку, но, по иронии судьбы, позволило им это сделать именно то, что сами они учились по Аристотелю[1188].

* * *