Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

После восстановления монархии в 1660 году Мильтон был принужден оставить политическую деятельность и всецело посвятил себя поэзии. В эти годы он написал «Потерянный рай». В 1652 году он потерял зрение, и с тех пор каждый день, с рассвета до заката, диктовал свою поэму секретарю или долготерпеливым дочерям. Для Мильтона это было не просто литературное предприятие – скорее, «доброе дело», внушенное верою и имеющее прежде всего политическую цель. Поэты, утверждал он в своем прославленном памфлете «Ареопагитика», куда лучшие учителя, чем ученые: вместо того, чтобы просто сообщать факты, поэзия учит косвенным путем – обращается к тому, что мы сейчас назвали бы подсознанием, и дает читателям возможность впитывать свои уроки глубже, чем на чисто рациональном уровне[1336]. Мильтон верил, что религиозное и нравственное образование граждан куда важнее для здоровья страны, чем конституционные реформы. Задача правительства – «делать людей как можно более способными избирать, а избранных – как можно более способными править… исправить наше образование, испорченное и полное лжи, так, чтобы оно учило людей вере не без добродетели»[1337]. Слепой, впавший в немилость, не имеющий никакого политического влияния, единственное, чем он мог исполнить дело Божье – писать стихи.

Мильтон читал Библию в оригинале и ожидал от своих читателей хорошего знания писаний; он молился о том, чтобы «найти себе подходящих читателей, пусть и немногих»[1338]. Однако он позволил себе большие вольности с библейским текстом, ввел в историю грехопадения совершенно новые элементы, поскольку чувствовал, что его вдохновляют не только библейские авторы, но и небесная муза. «Потерянный рай» – своего рода мидраш: как и раввины, Мильтон заполнял пробелы в библейском повествовании, ориентируясь на современную ему жизнь Англии вслед за смутами Гражданской войны и Реставрации.

Как и великие классические эпосы, «Потерянный рай» начинается in medias res – после того, как Сатана и его мятежные ангелы проиграли великую войну на небесах и оказались в аду. Сатана подбадривает свое разбитое воинство и объявляет, что замыслил соблазнить новорожденное человечество и распространить свою власть на его дивный новый мир. Промчавшись сквозь ужасающие области первозданного Хаоса, он пробирается в Эдем и там незаметно наблюдает за Адамом и Евой, еще не падшими. Посередине эпоса повествование вдруг возвращается к самому началу истории, где Сатана объявляет войну Богу – выдвигает республиканские притязания на свободу против Бога Отца, только что посадившего на высочайший небесный престол своего Сына. Далее мы наблюдаем за трагическим падением Адама и Евы, но заканчивается эпос тем, что архангел Михаил преподает Адаму урок истории, в котором тот не только узнает о последствиях Грехопадения, но и слышит обещание восстановления.

Предметом поэмы, как открыто объявляет Мильтон в самом ее начале, он выбрал учение Августина о первородном грехе:

О первом преслушанье, о плоде
Запретном, пагубном, что смерть принес
И все невзгоды наши в этот мир,
Людей лишил Эдема…[1339]

Как мы уже видели, Восточная Церковь решительно отвергала августинову интерпретацию Книги Бытия; и, хотя его учение проповедовал Ансельм, для западной духовности оно не имело особого значения вплоть до раннего Нового времени, когда сделалось центральным для веры и католиков, и протестантов. Это учение, подчеркивающее неискоренимую вину человека, звучало мрачно и пессимистично: даже после крещения, настаивал Августин, наша человеческая природа остается тяжело поврежденной. Если Восточная Церковь никогда не сомневалась в возможности теозиса («обожения») для каждого христианина еще при жизни – для западного христианства такое преображение было практически невозможно.

Ко времени Мильтона положение стало еще тяжелее, поскольку отличительной чертой кальвинизма сделалось учение о предопределении – хотя сам Кальвин ему особого значения не придавал. Теодор Беза (1519–1605), возглавивший церковь после смерти Кальвина, учил, что люди ничего не могут сделать для собственного спасения и что решения Бога неизменны: еще при сотворении мира он решил некоторых спасти, а остальных предопределил к вечной погибели. Обращение превратилось в мучительную драму, в которой «грешник» нередко переживал психологические «качели», опасную раскачку от черного отчаяния к истерическому восторгу. Люди, убежденные в том, что они прокляты, порой впадали в суицидальную депрессию: это считалось делом Сатаны, который виделся таким же мощным и неумолимым, как Бог[1340].