Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Вместо sola scriprura Декарт провозгласил принцип sola ratio – «один лишь разум». Его решение отвергало любые откровения, все традиционное богословие и предлагало его современникам идею, на взгляд Декарта, самоочевидную, ясную и отчетливую, однако берущую начало в радикальном сомнении. Мы не можем полагаться на свидетельства своих чувств – в сущности, не можем даже быть уверены, что предметы рядом с нами действительно существуют; возможно, то, что мы видим их, слышим и осязаем, нам только кажется. Так что Декарт систематически опустошил свой разум от всего, что, как ему казалось, он знает; но, рассуждая и сомневаясь таким образом, он осознал реальность собственного существования[1325]. Эта суровая скептическая аскеза воззвала из глубин его сознания эго во всем его величии:

Заметив, что эта истина [cogito, ergo sum – я мыслю, следовательно, я существую] столь определенна и ясна, что и самые экстравагантные предположения, выдвигаемые скептиками, не в силах ее опровергнуть, я пришел к заключению, что могу без колебаний принять ее как первый принцип философии, которую ищу[1326].

Мыслящее «я» одиноко, автономно, является для самого себя целым миром; оно отделено от всех прочих существующих вещей и не подвержено никаким внешним влияниям. Cogito Декарта ознаменовало собой начало европейского Просвещения; однако, в отличие от преображения на основе писания, ведущего к кенозису, просветление, достигаемое «одним лишь разумом», вело к торжествующему самоутверждению.

От этой точки полной уверенности – cogito, ergo sum – Декарт переходил к доказательству бытия Божьего и реальности внешнего мира. Единственный одушевленный предмет во всей вселенной – мыслящее «я», следовательно, материальная вселенная, безжизненная, обезбоженная и инертная, ничего не может сказать нам о Боге. Нет необходимости в писании, откровении или богословии; поскольку «Бог» – это ясная и отчетливая идея в человеческом разуме, и поскольку Бог есть сама Истина (здесь Декарт впадал в своего рода порочный круг), он не позволил бы нам заблуждаться в таком важном вопросе, как его существование. Там, где Авиценна, Маймонид, Дионисий и Фома Аквинский согласно настаивали, что Бога нельзя называть существом, Декарт без всяких сомнений и колебаний именовал его «первым и суверенным существом», таким образом сводя неизреченную и вездесущую Реальность мудрецов, раввинов и мистиков к скромным пределам человеческого ума[1327].

Посвятив свои «Размышления о первой философии» ученым богословского факультета Парижского университета, Декарт холодно сообщал этим видным богословам, что ученые-естествоиспытатели вроде него самого имеют больше знаний и навыков, позволяющих рассуждать о божественном. И те охотно с ним согласились. Декарт предложил своим современникам твердую надежду выпутаться из неразрешимого, по-видимому, клубка противоречивых догматов. Sola scriptura вызвала к жизни массу несовместимых друг с другом мнений, поскольку реформаторы мертвой хваткой вцеплялись в собственные идеи – а дальше обнаруживали, что подтверждающие их цитаты убедительны только для них самих. На это Декарт отвечал: «По крайней мере то, что Бог, совершенное существо, существует – так же очевидно, как и доказательство любой теоремы»[1328]. Декарт считал, что задача науки – развеять благоговейный трепет и почтение перед природным миром, который старалось внушить писание. Его философия должна была сделать нас господами и повелителями природы. Космические явления, настаивал он, порождены лишь физической необходимостью – и скоро, благодаря научному ratio, «у нас не будет уже случая удивляться ничему, увиденному вокруг себя… мы с легкостью убедимся, что всему в небесах, почитаемому удивительным и достойным восхищения, можно найти причину»[1329].