Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Когда все способности души едины… они ничего не могут сделать, поскольку, так сказать, исключена сама возможность понимания. Воля любит более, чем понимание знает; но понимание не знает ни того, что любит воля, ни того, что она делает… Что же до памяти – у души, мне кажется, ее нет вовсе, как нет и силы мышления, нет и бодрствующих чувств, но все для нее утрачено[1320].

Как и авторы Упанишад, кармелитские реформаторы учили своих последователей преодолевать привычные способы мышления и восприятия, чтобы открыть свое единство с Брахманом – «Всем».

Но это не означало полного ухода от мира; Тереза не разделяла отвращения Лютера к добрым делам: «Это… цель молитвы; это цель Брака Духовного, от которого рождаются добрые дела, и они лишь одни… Следует нам желать молитвы и неустанно молиться не ради собственного наслаждения, но чтобы приобрести силы, необходимые для нашего служения»[1321]. Еще один испанский реформатор, Игнатий Лойола (1495–1556), основатель Общества Иисуса, создал свои «Духовные упражнения» с единственной целью – вдохновить своих иезуитов на действия; достигать просветления они должны были только миссионерской работой в самых отдаленных уголках мира – особенно, как увидим далее, в Китае. Игнатий пережил видение, после которого «остался с пониманием столь просветленным, как будто стал другим человеком с иным умом»[1322]. Но он, бывший военный, был определенно «левополушарным» человеком. Его «Духовные упражнения» представляют собой план тридцатидневного путешествия внутрь себя, с четко расставленными по пути «дорожными знаками»; его богословие и духовность систематичны, аналитичны, озабочены схемами и определениями – качества, сделавшие иезуитов ведущими фигурами в развитии науки раннего Нового времени.

Споры и раздоры эпохи Реформации привели к глубокой враждебности между католиками и протестантами, еще усилившейся после так называемых «Религиозных войн». Из Реформации Северная Германия и Швеция вышли в целом лютеранскими; Англия, Шотландия, Северные Нидерланды, Рейнланд и Южная Франция – в целом кальвинистскими; прочая Европа осталась католической. Это неизбежно осложняло межнациональные отношения, однако многих германских князей беспокоили и амбиции Габсбургов, правивших теперь некоторыми немецкими территориями, Испанией и Южными Нидерландами. Император Карл V (прав. 1519–1556), католик, стремился к достижению всеевропейской гегемонии по османской модели, а немецкие князья были столь же решительно настроены построить сильные суверенные государства по образцу Англии и Франции. Католические французские короли также стремились поставить Габсбургам подножку и более тридцати лет вели военные кампании против католического императора, который наконец был вынужден признать поражение и подписать в 1555 году Аугсбургский мир. По его условиям, вера подданных в Европе определялась религиозной принадлежностью правителя – принцип, отчеканенный в максиме: «Cujus regio, ejus religio» («Чья власть, того и вера»)[1323].

Участники этих войн воспринимали их именно как борьбу не на жизнь, а на смерть между протестантами и католиками; однако, если бы конфликт был вызван исключительно религиозными разногласиями, протестанты и католики не могли бы сражаться в нем на одной стороне. А такое нередко случалось – и как тем, так и другим приходилось убивать собратьев по вере. То же верно и для Французских религиозных войн (1562–1598), за которыми последовала Тридцатилетняя война (1618–1648), уничтожившая тридцать пять процентов населения Центральной Европы[1324]. Но травма от этих конфликтов убедила многих европейцев, что богословские разногласия между католиками и протестантами неразрешимы, так что им необходимо найти общую почву в какой-то истине, не имеющей отношения к религии.

Поэтому многие приветствовали решение философа Рене Декарта (1596–1650), выкованное на полях Тридцатилетней войны. Хоть сам Декарт и оставался до конца жизни благочестивым католиком, он был согласен, что религия – скорее часть проблемы, чем ее решение, и постоянно размышлял над вопросом, предложенным французским скептиком Мишелем Монтенем (1553–1592) в конце его эссе «Апология Раймона Себона»: пока мы не найдем истину, в которой будем абсолютно уверены – не сможем быть уверены ни в чем. В 1619 году, когда Декарт служил офицером в действующей армии, в Ульме на Дунае сильный снегопад заставил его съехать с дороги и найти убежище в маленькой комнатке с печью. Здесь он увидел три сна-озарения, внушивших ему мысль объединить все науки – богословие, арифметику, астрономию, музыку, геометрию, оптику и физику – под покровом математики.