Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

В начале XVII столетия Гао Пау-лун, конфуцианец, описал свой нелегкий путь к просветлению в книге «Кань-сюэ чжи» («Воспоминания о бременах учения»). После долгого самовоспитания и практики «тихого сидения» он испытал опыт просветления (у), совершенно его преобразивший. Казалось, он соединился с Дао, предельной реальностью, и обнаружил, что в этом возвращении к базовым ритмам жизни его сознание слилось с природным миром и достигло состояния, известного как «умиротворенность», в котором просто не могут возникнуть такие эмоции, как гнев, печаль или удовольствие. Со временем и с определенной практикой умиротворенность стала для него привычной, достижимой как в уединении, так и в обществе[1555]. Гао отождествлял ее с «благоговением» (чжин), состоянием, в котором ум «бездеятелен» и «ни на чем не останавливается». До просветления он презирал ученых, хвастающихся своим опытом, но теперь «видел в этом нечто обыкновенное», нормальное состояние бытия[1556]. Другие ученые неоконфуцианцы достигали этого состояния, много лет штудируя священные тексты: к ним тоже приходил этот всеобъемлющий опыт, одновременно рациональный, эстетический и религиозный[1557].

Опыт «бездеятельности» и «не-остановки ни на чем» очень напоминает буддистскую «пустоту» и цель Чэн-Чжу «не иметь собственного сознания». Такой духовный подход, устремленный к преодолению собственного «я», может также вымостить путь к объективности и беспристрастию. Он внес свой вклад и в научное изучение Классических книг, предпринятое Чжяо Хуном, и в исследования природного мира Фана Ичжи. При династии Цин он привел к развитию филологического и исторического изучения писаний, немало напоминающего высшую библейскую критику. Маньчжурская династия Цин (1644–1911) симпатизировала китайской культуре, и первые две трети ее долгого правления были периодом мира и процветания. Неоконфуцианцы оставались опорой правительства, однако наблюдалась и реакция против школы Чэн-Чжу, которая казалась чересчур абстрактной. Некоторые ученые развивали то, что называли «Хань-сюэ» («Учение Хань»): «Четырем учителям» Чжу они предпочитали комментарии на Пять Классических книг, созданные в эпоху Хань, ближе ко временам Конфуция. Как и Чжяо Хун, эти «ханьские экзегеты» сосредотачивались на текстуальной критике и филологии в стремлении установить буквальное значение текста. С этим движением было тесно связано «као-жэн-сюэ» («исследование свидетельств» или «эмпирицизм») с более широкой основой и без сосредоточенности именно на Ханьском периоде.

Хуан Чжун-цзы (1610–1695) полагал, что «исследование свидетельств» представляет собой возвращение к более подлинному конфуцианству[1558]. Он был убежден, что неоконфуцианский философский поиск внутреннего «принципа» чужд учению самого Конфуция, который всегда ставил на первое место практические действия, предпринимаемые ради блага людей. В 1692 году он опубликовал статью о недавнем освящении храма Конфуция, в которой спрашивал, почему там чествовали исключительно ученых и мистиков из школы Чэн-Чжу? Далее он перечислял семь важных чжун-цзы, которым не возводятся храмы, хотя каждый из них «был всем сердцем предан общественному благу». Вместо того, чтобы писать комментарии на «Четырех учителей», они героически посвятили жизнь служению обществу, «какие бы пытки и наказания ни налагал на них правитель»:

Могла ли школа Конфуция быть настолько педантичной и узкой, чтобы не заботиться ни о чем, кроме «я», не иметь ничего общего с порядком и беспорядком в мире и быть готовой выбросить в канаву всех героев прошлого и настоящего, которые своими действиями стремились потрясти мир?[1559]

Китаю необходимы герои и храбрецы, решительно преобразующие общество, а не «тихо сидящие» мудрецы, бегущие от мира в «несуществующую страну сознания»[1560].