Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Ганс Фрей (1922–1988), обращенный из иудаизма, ставший епископальным священником и профессором богословия в Йеле, указывал, что в докритическом мире, хотя писания и рассматривались – в досовременном смысле – как исторические, читатели всегда старались смотреть сквозь текст и видеть в нем то, что относится к дню сегодняшнему[1706]. Ориген, Августин и Фома Аквинский негативно или позитивно оценивали современные им события, сравнивая их с образцами в писании. Но в эпоху Просвещения библейские повествования начали читаться как «история» в современном смысле слова. Люди забыли, что эти рассказы писались как «историеподобные» художественные произведения, и начали воспринимать их как фактологическую истину – ничего удивительного, что многим эти рассказы показались невероятными. Однако, продолжает Фрей, норма, согласно которой христиане должны судить о мире и о текущих событиях, дана нам в личности Иисуса. Он, несомненно, был исторической фигурой, однако религиозную ценность обрел не потому, что существовал когда-то во времени; он стал «фактической истиной», лишь когда воплотился в нашей повседневной жизни.

Таким образом, перед христианами стоит двоякая задача. Они должны читать Евангелия с их историеподобными сюжетами, вооруженные всем доступным критическим, историческим и филологическим инструментарием. В то же время им следует, вооружившись историческими, социологическими и культурологическими знаниями, «читать» собственную современность. Как и Бубер, Фрей полагал, что Библию следует читать в сочетании с критической интерпретацией текущих событий. Это не значит, что библеистика должна превращаться в сложную и темную герменевтическую дисциплину. Это означает, что, попросту говоря, Библия и газета должны лежать бок о бок.

Политика и Библия, говорит Фрей, должны существовать в симбиозе: это не позволит писаниям превратиться в удобный инструмент для достижения клерикальных и политических целей. Вместо того чтобы отказываться от своих требований, писание должно неустанно призывать истеблишмент к ответу – ведь для этого и написаны Евангелия. Учения Иисуса вызывали у толпы, следовавшей за ним, надежды и большие ожидания; эти надежды были разбиты – а затем восстановлены воскресением. «Диссидентские» идеи Евангелий – о Боге, справедливости, равенстве, сострадании и страдании – необходимо перенести к нам, в наши повседневные обстоятельства. Разумеется, при одноразовом и поверхностном чтении это недостижимо; это может стать лишь результатом долгого процесса, в котором читатели день ото дня преображают свое понимание себя и мира, в котором живут – и соответственно действуют.

К схожему заключению пришел и американский богослов Джордж Линдбек (1923–2018)[1707]. В монотеистических традициях – «религиях Книги» – священный текст парадигматичен; однако, продолжает он, проблема в том, чтобы радикально отличить его от других Классических книг. Со времен революции печатного станка и распространения грамотности наш внутренний мир создают отрывки из множества разных текстов; все они сосуществуют в нашем сознании, уточняя друг друга. Так, нашу нравственную вселенную создают, наряду с Библией, «Король Лир», «Мидлмарч» и «Война и мир». Эти же классические тексты формируют и наше воображение, и способ восприятия мира; и потому, во что бы мы ни верили, мы обречены воспринимать реальность сквозь мультитекстовые очки. Но для тех, кто действительно дорожит своими священными текстами, Библия или Коран составляют общую и авторитетную интерпретативную рамку. Августин, например, старался (не всегда успешно) рассматривать с библейской точки зрения и сочинения Платона, и политические катастрофы вроде падения Рима. Фома Аквинский пытался проделать нечто похожее с аристотелианством, доказывая, что задача истолкователя – расширять значение писания так, чтобы оно охватывало всю реальность[1708]. Схожие процессы происходили и в исламской, индуистской и буддистской традициях.