Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

То, что во всех рассмотренных нами традициях, несмотря на поразительные и весьма любопытные различия между ними, искусство писания столь сходно, сообщает нам нечто важное о природе и положении человека. Ни одна из традиций писания, о которых мы вели речь, не смогла искоренить систематическое насилие аграрного государства, однако они предлагали альтернативный идеал и служили постоянным напоминанием (дхикр) о том, как следует жить. Идея сострадания встроена в наш мозг, однако писания, которые мы исследовали здесь, сознавали, что благоговейное почтение к миру или уважение даже к чужакам и врагам нелегко достигаются; их необходимо старательно воспитывать при помощи ритуалов и практик, которые мы тоже рассматривали в этой книге. Все писания, каждое по-своему, настаивают на том, что в глубине каждого человека сокрыта божественная суть, все гласят, что даже человек с улицы может достичь «обожения» или стать мудрецом, подобным Яо и Шуню. Если светская идеология не может предложить нам обоснования прав человека, нам следует вернуться к идеалу писания, решительно переформулировав его таким образом, чтобы его голос стал внятен современному миру. В прошлом писание не возвращалось рабски ad fontes, но всегда творчески двигалось вперед, вместе с миром, отвечая на новые вопросы и вызовы времени. Пока наши традиции не ответят на эту неотложную потребность, писание останется для нас непонятным и почти бессмысленным – неспособным говорить о проблемах сегодняшнего дня.

Некоторые выдающиеся богословы, разумеется, пытаются изменить эту ситуацию. Иудейский философ Мартин Бубер (1878–1965), испытавший глубокое влияние хасидской духовности и ритуалов, в своих богословских трудах всегда подчеркивал непосредственность божественного присутствия в писании[1703]. Он настаивал на том, что Библия – в сущности, не книга, а живой голос. Вот почему на протяжении столетий иудеи называли свое писание микра («зов»). Задача экзегета, следовательно, состоит в том, чтобы проникнуть в письменный текст Библии и прислушаться к тому, что Бубер называл ее «речностью» (Gesprochenheit); в конце концов, Библия состоит из череды встреч человека с божественным. Когда Бог призывал Авраама, Моисея или кого-то из пророков, те часто отвечали: «Hinneni!» («Вот я!»), тем самым объявляя, что они полностью здесь, внимательно слушают и готовы действовать. И в наше время читатели должны так же сосредоточиться, быть внимательными к повторяющимся словам и фразам, чтобы не упустить ритм божественной речи. Тогда и они смогут осознать Присутствие, которое в каждый миг открывает себя людям по-новому. Бубер отвергал мысль, что божественное откровение произошло раз навсегда в далеком прошлом или состояло просто в передаче неких теоретических учений. Говоря из Неопалимой Купины, Бог открыл нам свое божественное имя: ehyeh asher ehyeh – Он есть «Тот, кто был, есть и будет здесь». И на Синае, продолжал Бубер, Бог открыл людям свое присутствие, а не закон.

После Холокоста Бубер призывал евреев учиться постоянно сознавать значение этого Присутствия, как оно описано в Библии, чтобы даже после такого ужаса научиться вновь узнавать в мире Бога, источника всего – и зла, и добра. Такого Бога невозможно познать когнитивно, в стиле левого мозгового полушария; его восприятие требует холистического правополушарного мышления, в котором хорошее и дурное могут быть каким-то неописуемым образом сплетены и слиты. Бубер отличал то, что называл библейским гуманизмом, от его современного западного «тезки»: библейский гуманизм не пытался «возвысить индивида над его текущими проблемами». Вместо этого он стремился «научить его твердо стоять в своих бедах – ими доказывать себя». Евреи, настаивал он, не должны пытаться «бежать в мир логоса, в мир совершенных форм!»[1704]

Бубер указывал, что во время странствий по пустыне главное противоречие между Моисеем и его народом, все еще жаждущим мясных котлов египетских, коренилось в их желании иметь более предсказуемого Бога. «Израиль» служил Богу открытого будущего, «Египет» же был более консервативен – поклонялся идолам, которых творил по образу и подобию человеческому. Писание не дает догматической определенности; но в годы событий трагических и ужасных оно может помочь читателю достичь нового понимания присутствия Бога в истории и вдохновить науку, более заинтересованную в задачах и вызовах своего времени. Бубер был убежден, что борьба за открытие в ужасах истории божественного начала приведет к личному преображению. Его экзегеза, как и всякий великий мидраш, выводила читателей за пределы текста, прямиком в темные загадки жизни. Как гласит старое раввинистическое изречение: «Главное – не абстрактное мидрашистское исследование текстов, а превращение их через мидраш в источники силы для обновления личной и межличностной жизни»[1705].