Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Юный Иосиф, разумеется, разделяет эту ментальность; но он – будущий поэт, об этом говорят сложные истории, которые он рассказывает своим братьям. Насильно вырванный из коллектива, он оказывается грубо вброшен в пробуждение самосознания – и, сидя в колодце, всеми покинутый, впервые говорит о себе «я». Путешествуя с арабами в Египет, он начинает ощущать себя «новорожденным», и мы с беспокойством видим, как он становится добычей самопревозношения – начинает сравнивать себя с богом Осирисом/Адонисом, египетским повелителем подземного мира. Все больше наслаждается он своей романтической ролью, и сам себя видит мифическим героем разворачивающихся событий. Потифару он с обаятельным самодовольством представляется как «спаситель» – в этом месте рассказчик даже сравнивает его с Христом. Такой безумный нарциссизм опасен; он явно ведет Иосифа к падению. Заигрывания Мут-Эм-энет, жены Пентефрия, раздувают его эго, и он надменно пренебрегает советом мудрого карлика Готлиба, предупреждающего, что даже великий Гильгамеш не смог устоять перед чарами богини Иштар. По-прежнему упрямо воображая себя спасителем, Иосиф соглашается на тайное свидание с Мут, рассчитывая вернуть ее на правильный путь. Однако он отзывается на ее ласки, страсть оказывается слишком сильна, и добродетель Иосифа оказывается спасена лишь «в одиннадцатый час», когда

Он увидел лицо своего отца. Не знакомый набор устоявшихся личных черт, какой можно было бы увидеть где-то в комнате. Скорее, перед его мысленным взором предстал Отец в широком, общем смысле[1719].

В отличие от отцовской фигуры во фрейдизме, Иаков – не кастрирующий тиран, а сочувствующий спаситель идентичности Иосифа, важная часть его собственного «я»[1720]. Развивающееся эго не может отринуть культурное наследство мифа, символизируемое Иаковом – оно укоренено глубоко в человеческой личности.

Иосиф усвоил этот урок. Брошенный в египетскую темницу, он претерпевает вторую символическую смерть – но уже не воображает себя непобедимым спасителем, не принимает архетипические роли, призванные сделать его чем-то большим, чем он кажется. Он проходит через кенозис. Иосиф по-прежнему поэт – это очевидно в его творческой интерпретации снов фараона, благодаря которой он получил свободу – но, став великим визирем Египта, он сплавляет миф с логосом: становится грамотным экономистом и умело поддерживает общественное равновесие. Он способен ассимилировать египетскую культуру, сохранив свое еврейское мифическое наследие. Он женится на египтянке и даже становится жрецом Атона-Ра, и оправдывает это перед собой, подчеркивая универсальность иудейского монотеизма – его Бог присутствует во всех богах – а не его эксклюзивность.

В своей тетралогии Манн рассказывает много историй, но среди них нет рассказов о Боге, ибо, как ясно дает понять рассказчик, Бог – не существо[1721]: Бог в огне – но Он не огонь; «Он был пространством, в котором существовал мир; но мир не был пространством, в котором существовал он»[1722]. Он имманентен и трансцендентен, он вне любых человеческих категорий. Авраам, говорят нам, открыл Бога, все более сознавая ограниченность традиционных божеств и настаивая, что готов служить только высочайшему. Так, объясняет рассказчик, Авраам изобрел человеческую идею Бога, которая не исчерпывается ничем в реальности:

В каком-то смысле Авраам был отцом Бога. Он воспринял его и вмыслил в бытие. Те могущественные свойства, что он приписывал ему, возможно, изначально принадлежали Богу, и Авраам не был их создателем – но нельзя ли сказать, что в определенном смысле и он стоял за ними, раз их узнал, проповедал и своей мыслью воплотил?[1723]