Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Как и в Книге Бытия, после смерти Иакова братья Иосифа все еще опасаются его; но Иосиф объясняет, что все они – и он сам, и его братья – просто участвуют в «пьесе Бога», и каждый играет предписанную ему роль в разворачивающемся мифе. Теперь же им следует смотреть в будущее. «Так сказал он им – и они засмеялись и заплакали разом, и простерли к нему руки свои, и он стоял среди них, и касался их, и так же ласкал их руками своими»[1731]. Тетралогия кончается очень человечным образом, полным надежды – образом окончательного примирения; но, как нам ныне пришлось узнать дорогой ценой, надежды Манна на единение мира не оправдались.

Совсем недавно израильский романист Давид Гроссман опубликовал эссе под названием «Мед изо льва: миф о Самсоне» (2005) – текст, посвященный одному из самых неразрешимых конфликтов нашего времени, на первый взгляд мрачный и ничего доброго не обещающий. История Самсона, датируемая очень ранней эпохой истории Израиля, когда племена израильтян еще жили на высотах Ханаана, занимает всего три главы Книги Судей. Самсон был чудесным образом, по воле Божьей зачат бесплодной женщиной, чтобы спасти израильтян от филистимлян, которые, пользуясь преимуществом в вооружении, безжалостно разоряли их поселения. Назорей от рождения – т. е. человек, воздерживающийся от употребления вина и стрижки волос, – Самсон отличается огромной физической силой и в самом деле наносит филистимлянам серьезный ущерб; но в то же время его таинственно влечет к ним. Он даже гоняется за филистимлянками вместо того, чтобы завести семью с какой-нибудь порядочной израильтянкой. Одной из его возлюбленных становится знаменитая искусительница Далила; она во сне остригает ему волосы, с которыми была связана его сила. Филистимляне связывают обессиленного Самсона, ослепляют и отправляют работать на мельницу в Газе; однако волосы его потихоньку отрастают, сила возвращается, и однажды ему удается обрушить храм бога Дагона, где собрались вражеские военные вожди. Он опирается на одну из несущих колонн и с возгласом: «Пусть умру и я вместе с филистимлянами!» – налегает на нее всей своей мощью; колонна рушится, и здание падает, давя всех, кто был в храме. И в смерти своей, добавляет писание, Самсон погубил больше людей, чем при жизни[1732].

Самсон – герой непривлекательный, мало похожий на героя. Его действия выглядят случайными, остаются необъясненными; сам он олицетворяет поговорку «сила есть – ума не надо», а порой почти походит на аутиста. Но Гроссман с удивительным искусством – куда удачнее, чем Мильтон в «Самсоне-борце» – превращает его в трагического героя потрясающей мощи и высоты. Образованный и умелый мидрашист, Гроссман задает вопросы почти к каждому стиху сжатого библейского повествования, читает между строк, точь-в-точь как раввины. Подробно и сочувственно описывает он ужас потрясенных родителей Самсона, которым пугающий с виду «ангел Господень» возвещает будущее рождение героя – и заключает пронзительной мыслью, что, возможно, их страх – «еще и страх перед этим нерожденным ребенком, которого они ждали, о котором молились, который даже теперь окружен не одной лишь амниотической жидкостью, но и непроницаемой пленкой загадки и угрозы»[1733].

Это трагедия человека, которому – здесь Гроссман не дает Богу сорваться с крючка – попросту не хватает духовных сил выполнить задачу, ради которой он был создан. Гроссман отмечает: Библия ничего не говорит нам о воспитании Самсона, о его внутреннем мире, о «полном одиночестве»[1734] человека, которого сам его рост и сила отделяют от сверстников, на которого даже собственные родители смотрят как на пугающую загадку. Он растет в одинокой пустоте, формируя идентичность, которая «ускользает, борется с любыми определениями, полна противоречий, загадочна, чудесна». Быть может, предполагает Гроссман, поэтому он снова и снова отправляется за женщинами в Газу – «чтобы соприкоснуться с иным и совершенно чуждым существом»[1735].