Утренняя заря

Так оно на самом деле и было: отмечали день рождения Шаранга, и ему пришлось уплатить по счету около двухсот форинтов, но об этом он умолчал. Присутствовали Видо, Чимас и еще трое солдат из отделения.

Спровоцировал Ференца отметить этот день не кто иной, как Чимас, по-видимому не без согласия Видо, а остальные просто не возражали против его предложения.

После второго круга, когда вся компания выпила пива и рому, все оживились. В маленькой комнатке, где они сидели, стало весело и шумно.

Чимас сел к пианино (в кафе музыка играла только по воскресеньям) и начал бренчать на нем, ударяя по клавишам со всей силой. Видо же, по обыкновению, принялся обхаживать обслуживающую их официантку, тем более что она была здесь новенькой. Стройная яркая блондинка со смуглой кожей, она относилась к женщинам такого типа, над которыми, казалось, время не властно, а если оно когда-нибудь и берет над ними верх, то разве что оставит на лице несколько морщинок да подбросит в волосы несколько серебряных нитей. На вид официантке было лет тридцать. Она быстро обслуживала веселую компанию и довольно спокойно сносила все попытки Видо ухаживать за ней.

Но только до определенных границ.

Стоило захмелевшему Видо попытаться погладить ее по юбке, как она, ловко увернувшись и не сказав ни слова, стукнула его подносом по голове.

Проделав все это, официантка повернулась и спокойно, как ни в чем не бывало пошла к буфету.

Компания от изумления на миг замерла, а затем разразилась дружным хохотом, за исключением пострадавшего Видо, который ощупывал голову.

Громкий хохот товарищей на какое-то время лишил его дара речи, но, правда, он очень скоро пришел в себя.

— Идиоты! — оскорбленно воскликнул он. — Чего вы ржете? Всегда все так начинается, особенно при третьих лишних. Можете хохотать сколько угодно, но она от меня не отвертится.

В это время Чимас, словно не соглашаясь с Видо, забарабанил по клавишам и запел:

О, зачем эти речи?
О, зачем разговоры?!

Тут Видо разгорячился еще больше. Он вытащил из кармана бумажник и, достав из него с полдюжины фотографий, подобно заядлому картежнику, раскинул их веером, а затем бросил на стол, как бросают в конце игры специально оставленного козырного туза.

— Прошу! Пожалуйста! — с бахвальством воскликнул он. — Выходит, я трепач, да? Я только зря болтаю, да? Эти все мои были! И эта, и эта, и ни одна из них нисколько не хуже этой задаваки!

Шаранг сидел через человека слева от Видо и до сего момента, можно сказать, лишь физически присутствовал здесь, так как все его мысли были дома. Перед ним стояла бутылка апельсинового сока, который он пил, а думал он о том, почему Рике не прислала ему хотя бы простую открыточку и не поздравила его с днем рождения. Несколько дней подряд он с нетерпением ждал, когда принесут почту. Мать, разумеется, не забыла поздравить. Она прислала ему коробку с сухими пирожными, вложив туда записочку с единственной фразой:

«Желаю тебе всего хорошего, Ферко. И будь здоров!»

И вдруг Шарангу показалось, что на одной из фотографий, брошенных на стол, он увидел девушку, очень похожую на Рике. «Чепуха! Быть того не может! Или это на самом деле она?» — бились в голове мысли.

Не успел Ферко убедиться в своем подозрении, как Видо уже собрал фотографии со стола и спрятал их обратно в бумажник. Вместо них в руках у него появились три сотенные бумажки. Оттолкнув стул, он встал и объявил:

— Шампанского! Я покажу этой белокурой недотроге, кто такой Амбруш Видо!..

На следующий день, когда солдаты готовились к учению и куда-то вышли из казармы, в руках у Шаранга оказалась фотография Рике. Он не верил своим глазам. Карточка танцевала у него в руках, силы оставили его, и он прислонился к стене, чтобы не упасть.

«Так вот почему она терпеть не может маму! — обрушилась на Ферко обжигающая мысль. — Потаскушка! Она стала потаскушкой! А я-то, болван, свинья этакая, я сам помогал ей в этом…»

И вот настало утро, утро первого увольнения, которое он провел дома.

Ночью он лежал рядом с Рике, скованный узнанной тайной и отвращением к ней.

— Боже мой! Что с тобой случилось? — Рике засмеялась, в ее голосе послышались презрение и удивление одновременно. Затем, словно одумавшись, она решила приласкать его. — Ничего, успокойся, дорогой… — говорила она. — Все это пройдет… Поспи немного, и все будет хорошо. Спи.

«Бессовестная, какие слова говорила мне, еще гладила меня, успокаивала, потом положила мою голову к себе да грудь, а сама небось в это время думала совсем о другом. Вон какие слова написала Видо на карточке черным по белому…»

А как она вела себя перед рассветом?

Во время единственной медовой недели перед уходом Шаранга в армию Рике была настолько стеснительной, что, когда они ложились спать, просила непременно погасить свет в комнате. А тут? Она включила настольную лампу и, как была в одной ночной сорочке, начала принимать различные выразительные позы, не переставая говорить: