Утренняя заря

Вскоре Форгач узнал, что в Бибицкоцого стреляли и все кулаки оттуда ринулись в село. Немного позже сообщили, что они захватили сельсовет, все там бьют, ломают, развели такой огонь, что хоть свиней пали. И вожак у них есть — вернулся Машат и вечером, на заходе солнца, взбунтовал весь Бибицкоцого… По радио слышится похоронная музыка — значит, опять будут передавать воззвания. Так и есть: выступает Имре Надь и от имени «миллионов венгерского народа и по их нерушимой воле» объявляет Венгерскую Народную Республику нейтральной…

Форгач за последние десять дней второй раз удивился и забеспокоился. Ему стало ясно, что произошел окончательный, непоправимый поворот, может быть, даже предательство. Он не столько понял это из объявления нейтралитета, сколько почувствовал, когда услышал одно незначительное короткое слово. После душераздирающей музыкальной пьесы диктор сообщил «дорогим слушателям», что, так как все новые и новые советские воинские части переходят венгерскую границу в районе Захони и направляются в глубь страны, Имре Надь, как премьер-министр и министр иностранных дел, пригласил к себе советского посла господина такого-то в Будапеште для дачи объяснений.

Именно это короткое слово «господин»[32] и было тем незначительным штрихом, который до такой степени вывел из себя Форгача, что он продолжал слушать радио, сжав кулаки.

— К черту их! — вскипел он. — До сих пор все, даже господь бог, были в Венгрии товарищами, а теперь советский товарищ посол вдруг стал господином!

Форгач позвал Дьере, ему хотелось услышать от секретаря партийной организации, что он, Леринц Форгач, преувеличивает, что ему только кажется, будто отвратительное словечко «господин», произнесенное с особой интонацией, вызывает в нем воспоминания о войне и сердце его начинает ныть, как во время войны. Но Дьере куда-то пропал.

Маргит, секретарь кооператива, до ушей измазанная чернилами, печатала в соседней комнате список для раздачи сахара и очень удивилась тому, что Форгач ищет Дьере.

— Его нет. — Она устало отбросила назад непокорную прядь волос. — Уехал на сахарный завод, вы же сами послали его туда, дядюшка Леринц.

— Ах да! — вспомнил Форгач. Шоферы говорили, что завод бастует, сахару больше не выдают, поэтому-то он и послал Дьере в П. — Ну а ты? — для сохранения своего престижа он набросился на девушку. — Ты что здесь околачиваешься? Чего копаешься? Уже девять часов! Как ты пойдешь одна домой?

— А я пойду не одна, — засмеялась девушка. — У меня есть даже трое провожатых. Парни. Они ждут в читальне, пока я освобожусь.

— Ладно. Только будь осторожна.

Форгач закрыл дверь и задумался; он чувствовал, что если не поделится своими сомнениями с кем-нибудь из ответственных товарищей, то сойдет с ума, неопределенность убьет его. Он схватил телефонную трубку и стал так крутить ручку, что чуть не сломал ее. Услышав наконец сонный, но все-таки наглый женский голос, он бросил:

— Междугородная! Соедините меня с районным комитетом партии. По срочному тарифу!

— Сейчас? — зевнула в трубку телефонистка. — Не могу. После девяти часов вечера междугородная не работает ни по простому, ни по срочному тарифу.

— Должна работать! — настаивал Форгач, забывая в своем беспокойстве, что на свете существуют такие выражения, как «пожалуйста» или «будьте добры».

И телефон заработал. Правда, мытарства Форгача на этом не кончились, линию он получил, но ему пришлось еще выдержать далеко не дружелюбный разговор с дежурной районной телефонной станции в П.

— Партийный комитет? — удивилась она. — Такого уже не существует, не шутите, пожалуйста.

Форгач хотел выругаться, но сдержался и настаивал до тех пор, пока телефонистка не сдалась:

— Ладно, включаю. Говорите.

В трубке раздались визжание, треск, какой-то странный звук, словно алмазом резали стекло. Потом послышался глухой бас:

— Алло! Кто говорит?

— Наконец-то! — обрадовался Форгач. — Это я, Леринц Форгач, из М. С кем я говорю, товарищ?

— Това-а-арищ? — Бас удивленно и протяжно повторил это слово и рассмеялся. — Ребята! Эй, внимание! — Он прикрыл рукой телефонную трубку. — Какой-то буйвол, проспавший целую неделю, ищет своих товарищей. Что ему ответить?

Послышались шум, смех, хлопанье пробок, какой-то стук, словно на другом конце провода чем-то ударили о телефонную трубку.

— Ты дурак! — забубнил бас. — Слышал? Это я с тобой чокнулся, пью за твое здоровье. Живи, процветай и смотри не подохни, скотина, а то кого же мы будем тогда вешать? Ну, хватит! Ты мне надоел. Катись к чертовой матери!..

Наступило долгое, тяжелое молчание. Сердце стучало, как молот, и каждый удар отзывался в мозгу Форгача.

— Вы кончили? — послышался голос дежурной телефонистки в П.

— Что? — Форгач с благодарностью ухватился за соломинку, которую для него сейчас представлял этот смертельно скучающий, безразличный голос. — Да, кончил. То есть… не совсем, вызовите мне еще один номер, семнадцать-семнадцать, если возможно. Прошу вас.

— Попробую.