Утренняя заря

— Дальше… Совет-то я вижу, а где народ? Тот народ, слово которого — закон? Потому что такого народа, господин председатель, вчера вечером среди взломщиков и грабителей не было. А если и пришло несколько ротозеев, то только из любопытства.

Наступила тишина. Шелест каштанов и постукивание веток по окнам казались нетерпеливым бешеным стуком, от которого чуть не разрывались уши.

И сразу разразилась буря: нестройное, многоголосое возмущение…

Машат:

— Неслыханно! Это… это верх нахальства!

Вегше:

— И это говоришь ты? Ты, у которого не было ни земли, ни хозяйства, даже шляпы не было. Даже вши на тебе умирали с голоду, Форгач!

Лютц:

— Пфуй! — Последовал плевок. — Вы венгр? Пфуй! Нет, вы не венгр! Изменник родины! Отрекаетесь от себе подобных!

Пап:

— Мы здесь были! Мы — из Питерсега! Мы для тебя не народ?

Балико:

— И это твоя благодарность? Стыдись! Фабричные бастуют, проливают свою кровь, упраздняют продналог, а ты тут в глаза ругаешься!

Холло:

— По морде захотел? Получишь! Такую затрещину получишь, что зубов недосчитаешься!

Форгач, к чести его будь сказано, не испугался этой бури. Он ответил только Балико, так как случайно вспомнил сейчас об одном заседании сельсовета в 1954 году, когда среди других вопросов обсуждалось заявление Балико, который безуспешно просил поддержки совета для получения разрешения на установку крупорушки. Кто-то, кажется председатель, сказал тогда: «Неясный он человек, не надо такому давать разрешение. Работал он в организации по оптовой торговле зерном, затем торговал свиньями и овощами в Сигеткезе. Дом, землю и крупорушку получил в приданое за первой женой… И кооператив не хотел иметь с ним дело. Пусть радуется, что сумел неплохо устроиться, в автотранспортной конторе… Это дает ему право на пенсию».

Обо всем этом вспомнил сейчас Форгач и, немного выждав, спокойно сказал:

— Неправда. Рабочих сюда незачем вмешивать, господин Балико.

Все так и остались с раскрытыми ртами, но больше всех был поражен Балико.

— Что ты говоришь? — И он вынул изо рта сигару. — В чем я не прав?

— В том, что ссылаетесь на рабочих, говорите от их имени.

— Вот тебе и на! А разве у меня на это нет права? Может быть, это, — помахал он своей шоферской фуражкой, — епископская митра?

— Конечно, вы не епископ. Но и не рабочий.

— А кто же я?

— Ну ладно, допустим, рабочий. Но какой? Рабочий поневоле! Еще в пятьдесят четвертом году выбросили бы вы эту шоферскую фуражку, если бы вам удалось установить крупорушку.

Балико усмехнулся и затянулся сигарой:

— Не удалось тогда — удастся теперь. Вы тоже в бытность председателем не скучали по вилам для навоза.

Машат не мог прийти в себя от удивления. Что за человек этот Балико?! Он был так зол на Форгача, что, казалось, мог бы перегрызть ему горло, а теперь… шутит, поддразнивает его, как будто сидит с ним в корчме за стаканом вина. Эх! Лучше не связываться с мужиками! А ведь Балико скорее кустарь, вернее даже подрядчик, а не крестьянин… И все-таки мужика из него не вытравить.

— Извините… — Машат постучал кольцом с печаткой по стакану. — Говорите по существу, господин Балико!

— Я и говорю по существу, по самому существу, господин председатель! — засмеялся Балико. — Крупорушка для меня и есть самое существенное. Но — пожалуйста. Вы здесь голова, не буду отбивать у вас хлеб, господин старший нотариус.

Машат проглотил слюну. Черт возьми этого Балико! Ясно, только личный интерес, а не патриотические чувства привели его сюда. Что за вульгарный стиль! Однако он овладел собой и закричал не на Балико, а на Форгача:

— Одним словом… вы нас ни в грош не ставите? Даже наши выборы не признаете действительными?

— Нет! Хотя это вам все равно не поможет.

— Как так?

— Да так… — охотно объяснил Форгач, будто они мирно беседовали. — У этого вашего совета нет преемственности.

Это было уж слишком: юридическое выражение в устах мужика, который еще во время земельной реформы с трудом, в два приема подписывал свое имя, заставило Машата отказаться от игры в «кошки-мышки».

— Чего нет у национального совета? — грозно спросил он.

— Я уже сказал — преемственности. Постарайтесь как следует разобраться. Иштван Якоб, председатель нашего сельского совета, находится в Дьере, в больнице. Насколько мне известно, вчера исполнилась неделя, как его оперировали, у него камни в почках. Секретарь совета Деже Ач уехал домой к матери в Б. Вообще-то он сюда приезжает на мотоцикле, но с тех пор, как началась эта самая… заваруха, он и глаз не кажет. Таким образом, и председатель, и секретарь не могли ни передать своих прав, ни отказаться от них, стало быть…

— Чепуха! — прервал его Машат. — Теперь революция, и не нужна нам эта самая… преемственность.

Форгач пожал плечами, как бы желая этим жестом сказать, что он только отвечает на вопросы, но не смог удержаться от очередной шпильки:

— Об этой вашей революции у меня тоже нашлось бы что сказать…