Читаем Утренние колокола. Роман-хроника полностью

Утренние колокола. Роман-хроника

– И выстрелю. – Энгельс пожал плечами. – Вы лучше объясните, почему рабочие, охраняющие баррикады, безоружны, а комитет безопасности предательски бездействует? Я же требовал вчера разоружить бюргеров и передать оружие рабочим. Мало того, бойцам нечего есть. Надо немедленно взыскать налог с богатых горожан и заплатить бойцам.

– Что вы, Энгельс! Да кто в нашем почтеннейшем комитете на это осмелится. Я вчера отдал приказ о смотре гарнизона, надо же, наконец, сосчитать, сколько у нас солдат; так этот приказ немедленно кто-то отменил.

Энгельс собрал верных людей и реквизировал оружие из соседней кроненбергской ратуши. Там стояло восемьдесят ружей, и теперь часть рабочих тоже была вооружена.

В детстве он любил останавливаться на мосту из белого камня через реку Вуппер. И когда шел домой из Эльберфельдской гимназии, то всегда стоял здесь.

С красным шарфом, перекинутым через плечо, – знаком высшего командного состава, он стоял на баррикаде, перегораживающей мост, и смотрел на окружающие высоты. «Поставить бы там пушки!» – думал он. Но пушек было лишь несколько.

Неожиданно он увидел отца. День был воскресным, и отец шел в родную нижнебарменскую церковь. Уже много лет он руководил церковной общиной.

Фридрих хотел спуститься вниз, но опоздал. Отец заметил его.

– И как тебе сейчас, Фридрих? – крикнул отец. – Ты, наверно, счастлив, Фридрих? – крикнул отец снова. – Можно ли ждать от тебя другого, если ты связался с этой компанией негодяев!

Фридрих смотрел на отца молча.

Отец еще крикнул что-то, вероятно обидное. Но его слова отнес ветер. Он махнул рукой и пошагал вдоль берега к церкви.

А Энгельса отвлекли:

– Господин Энгельс, вас там рабочий отряд спрашивает.

Это были те самые рабочие, которых он сюда привел.

– Мы хотим уходить. Тут нам нечего делать, это не восстание, а медленное предательство. Говорят, в других областях восстали по-настоящему.

– Подождите, ребята, день-два. Возможно, что-то изменится.

– А не изменится, так уйдем.

Вечером эльберфельдский поэт и бывший соученик Фридриха Адольф Шульц читал о нем стихи:

Это герр Фридрих ЭнгельсОт яблони он отпал.И набожный папашаБезбожника воспитал.Сын господина богомерзкимиСловами сперва поносил,Потом баррикадами дерзко онВесь город загородил.Совсем по Дантон-РобеспьеровскиЯвился он в город родной.Не шутки бы люциферовские,То звался бы он – герой.

– Тухлая революция и комитет у нас тухлый! – ругался Шульц, зайдя в гостиницу к Энгельсу. – Завтра утром я ухожу в Пфальц. Со мной пять десятков бойцов. Будем пробиваться.

Ночью Энгельс обходил посты и баррикады. А утром, когда лег на час вздремнуть, к нему пришел тот же адвокат из комитета безопасности.

– Вы только не обижайтесь на меня, Энгельс. Лично я вас яростно защищал, но многие члены комитета боятся вас. Уж очень яркая вы для них фигура: знаменитый коммунист, редактор «Новой рейнской». А члены комитета коммунизма боятся больше, чем пруссаков. Одним тем, что вы вооружили рабочих, вы тут всех перепугали. Короче, комитет не будет против, если вы покинете наш город. Но на меня лично вы, Энгельс, не обижайтесь, – снова повторил адвокат.

Вместе с Энгельсом уходили из Эльберфельда многие рабочие добровольцы.

Прусское командование стягивало к городу двадцатитысячную армию с кавалерией и пушками. Они не знали, что в городе осталось лишь несколько сотен плохо вооруженных рабочих, которыми управляли предатели.

Через несколько дней после ухода Энгельса буржуа разобрали баррикады и построили в тех местах триумфальные арки для прусских войск.

А обер-прокурор издал приказ об аресте Энгельса.

Шестнадцатого мая Энгельс вернулся в Кельн. Через час приехал и Маркс.

В редакции их встретил Фрейлиграт.

– Как вы тут прожили без нас? – спросил его весело Энгельс.

– Очень плохо, – ответил Фрейлиграт. Лицо его было озабоченно. – Маркс, тебя высылают. Думаю, что и Энгельса и остальных тоже не сегодня-завтра арестуют.

– Это точно? – не поверил Энгельс.

– Приказ о высылке на столе.

Все несколько минут помолчали.

– Будем готовить последний номер, – сказал наконец Маркс. – И вот что… сделаем его красным.