Утренний ветер

Рудо вспыхнул. Ему было неприятно, что Тоно отгадал его душевное состояние. Действительно, целый час играл он, как ребенок. Ложился на горячие камни, которые представлялись ему головами закопанных в землю великанов, ловил на берегу раков, воображал себя охотником и рыболовом, промышляющим в каком-то далеком, неведомом краю. Тогда раки казались ему крокодилами, бычки — акулами, форель — китом, а раковины — жемчужницами.

— Попробуй поймай их. — Рудо взмахнул головой и поправил мокрые волосы. — Жаль, что мало раков. Ты когда-нибудь ел раков, испеченных на костре?

— На костре? Нет, только форель, завернутую в газету.

— Когда я был мальчишкой, мы варили и бычков. А клешни раков ели сырыми.

Тоно передернуло: сырой рак был ему противен. Он вспомнил, как однажды Рудо рассказывал ему о том, как вместе с цыганами ел жареного ежа. Обкатали они его, живого, в глине и бросили в костер. Тоно от одного рассказа чуть не стошнило.

— Хочешь, я тебе что-то прочитаю? — спросил Рудо.

— Что, роман о ковбоях?

— Нет, стихи.

Тоно сделал гримасу:

— Для них я уже стар.

Они пошли к месту, где лежала их одежда, стали одеваться.

— Вчера я прочитал одно стихотворение о Ваге, — снова начал Рудо, — и мне очень понравился конец. Сегодня, оказывается, самую прекрасную поэзию создают уже не поэты, а другие люди. Вот послушай:

Из мужества, любви, металла, глины
Здесь сооружают новые дома.

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

— Так ведь это о нас! — вырвалось у Рудо. — Мы ведь строим из глины, из кирпича.

— Кого же угораздило написать эти распрекрасные стихи о такой свалке, о таком вселенском хаосе, как наша стройка «На болотах»? — засмеялся Тоно. — Да и ты, парень, что-то заговариваться начал: «мы» да «мы». Запомни: мы — это потеря индивидуальности.

Рудо не ответил. Как зачарованный смотрел он на Мариенку. Она приближалась к ним. Ветер обдувал ее легкое платье, которое прилегало к телу и мягко поддавалось каждому ее движению.

— Уже уходите? — спросила она Рудо. — А помните, вы хотели со мной поговорить. Завтра я буду работать вечером, приходите.

Рудо удивился, как она могла это запомнить. Да, тогда у костра он говорил ей об этом. Но с тех пор он видел ее со Штефаном, а потом эта встреча в «Европе»… Только тут Рудо заметил, что около нее стоит Штефан.

— Я жду тебя, — сказал ей Штефан. — Так ты никогда не научишься плавать.

Рудо пошел с Тоно, но чувствовал себя уже не в своей тарелке. Он завидовал Штефану, что тот будет учить Мариенку плавать, что он встречается с ней. Он видел в ней что-то чистое, привлекательное, какую-то опору, о которой мечтает человек, когда он одинок и несчастен. О чем он может говорить с Яркой или с Евой? Ярка только болтает всякие глупости, а когда выпьет, сердится на него, что он молчит.

Обыкновенно мужчины мечтают о том, чего у них нет. В жизни Рудо попадались лишь легкомысленные девушки. Разве только Индра была более серьезной. Рудо получал свыше тысячи двести крон на руки, а из этого уже можно было кое-что отложить. Правда, из последней получки он двести крон истратил на книги и альбомы для рисования. Жениться ему еще не хотелось, и он не раз думал, что любовь на расстоянии — это слишком дорогое удовольствие. Использовать полтора дня отдыха, чтобы десять часов трястись в поезде до Брно и обратно, это казалось ему слишком большой жертвой, не считая всяких дополнительных расходов на ночлег, ресторан, билеты в театр и прочее.

Рудо и Тоно заглянули в буфет, съели сосиски, выпили по большой кружке пива, дошли до «Рабочей гостиницы» и распрощались. Тоно пошел в город, Рудо остался дома. Вечером он собирался пойти к Стано. На этот раз не из-за девушек. Просто Стано обещал показать ему коллекцию старинных гравюр.

Рудо посмотрел на часы: до визита оставалось еще три часа. В комнате никого не было. Он сел за стол и стал рисовать в большом блокноте новый квартал «На болотах». Под карандашом вырастали новые дома, деревья, аллеи будущего парка, телевизионные антенны на крышах домов.

«Вот так все это будет чудесно выглядеть, — подумал он, — а Тоно болтает о хаосе. Балкончики слишком малы, а улицу надо было бы расширить».

Он начал рисовать снова. Стройку разместил подальше от Вага, под горой, а домам придал иной вид. Сделал большие крытые балконы и огромные окна. Тут же, на листе, в сторонке он несколько по-иному набросал внутреннюю планировку квартир. Это было уже его творчество.

«Так бы надо было строить», — улыбнулся он, не без гордости поглядывая на свой рисунок. Потом он отложил блокнот и, не раздеваясь, лег в постель. Что-то его беспокоило. Почему он не нарисовал однокомнатную квартиру? Ничего, он нарисует ее дополнительно. Вот если бы строили такие дома. Это было бы здорово. А первую однокомнатную квартирку дали бы Мариенке.

Его клонило ко сну, и он заснул с мыслью об уютной квартирке с белыми капроновыми занавесками, в которой жила бы его Мариенка.