Утро седьмого дня

Дальше он начинает становиться собой. То, что мы называем ростом, взрослением, формированием личности, сложившимся человеком и так далее. Движется путём от общего к частному. Однако если присмотреться внимательно, весь это путь состоит из одних ошибок. Даже материнскую грудь, источник своего жизнеобеспечения, он найдёт не сразу, а будет тыкаться туда и сюда, пока ему не сунут в ротик. И далее так же во всём. Каждый новый шаг к самоопределению будет случайным выбором из множества ошибочных вариантов. Как один древнегреческий мудрец сказал юноше, вопрошавшему, жениться ему или нет:

— Поступай как знаешь, всё равно ошибёшься.

Стало быть, то, чем становится человек по ходу своей жизни, выбирая что-то и отметая остальные варианты, — это нечто ненастоящее, плод бесчисленных заблуждений. Всё не то, чем кажется.

В данной истине убедился другой известный персонаж, художник Пискарёв, тоже бегавший тут поблизости, по Литейному. Встретил деву, прекрасную, как Мадонна, а она обернулась дурой и проституткой. Указанная метаморфоза произошла, кстати, где-то здесь, рядом, точный адрес не указан, но «в Литейной улице», в некоем четырёхэтажном здании, каковых в гоголевские времена было немного.

Грустная трансформация.

А может быть, всё не так, и неправда, и в настоящей своей сущности та проститутка и была Мадонна? Как столовка на углу — взяла и обернулась рестораном.

На этом вопросе Пискарёв завис до такой степени, что в итоге самоуничтожился.

Да уж, всё не то, и все мы не те, кем кажемся окружающим и себе самим.

Констатируя этот факт, Гоголь даже переходит на стихотворно-плясовой ритм:

Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!

Это он восклицает так про Невский проспект. Однако ж ясно, что Невский проспект здесь — аллегория, а речь идёт о многом другом.

Вот, видите этот дом-чертог, роскошным фасадом осеняющий улицу Белинского (бывшую Симеоновскую)? Вы думаете, что внутри него великолепие, красота и радость жизни? Войдите и увидите, что там длиннющие коридоры, вековая пыль, обвалившаяся лепнина и тараканы заговорщицки совещаются по углам. А в том самоуверенно сияющем кафе-баре за бешеные деньги подают просроченную рыбу, которую моя кошка не станет есть даже под угрозой голодной смерти. А вон, видите, юноша у барной стойки, с висками, подбритыми нелепо, по моде, и с дебильным узелком волос на темечке — он вовсе не идиот, запивающий безмыслие пивом. В руках у него «Апокалипсис нашего времени» Василия Розанова, и он его углублённо изучает.

Кто он на самом деле?

И кто я, разглядывающий его смешную фигурку в увеличительное оконное стекло давно не существующего трамвая?

Отметим один малозаметный, но важный факт из истории мыслей господина Поприщина. Когда он писал про «я сам не знаю, кто я таков», он ещё не был окончательно, безнадежно сумасшедшим. Он ещё способен был совершать нормальные поступки. И кухарка Мавра, и сослуживцы не шарахались от него, хотя он уже понимал язык собачек. Точка невозврата — тот момент, когда он сказал себе:

— В Испании есть король. Он отыскался. Этот король — я.

Понял наконец, кто он такой на самом деле. И в этот миг рехнулся окончательно и непоправимо.

Почему съели?

Кстати о Василии Розанове, чью книгу штудирует модный мачо в баре. Был такой чудак и газетчик, который много лет в своих статьях дразнил либеральную интеллигенцию, как пацанёнок дразнит деревенских гусей. Который то монархист, то марксист, то проповедник Христа, то идолопоклонник фалла. Который, будучи светлым юношей, женился на видавшей виды сорокалетней стерве, бывшей возлюбленной Достоевского. Ну и так далее. В последний год своей жизни, в восемнадцатом году, он, запрятавшись от революционной стужи в деревянный домик в подмосковном Сергиевом Посаде, окнами на Троице-Сергиеву лавру, выплескивал из себя на бумагу какие-то обрывки мыслей, острые и всклокоченные, как волосы на голове сумасшедшего.

Вот он, скукожившийся, щуплый, прижавшись плечом и щекою к остывающей печке, бормочет на память цитату из Гоголя:

«Камениста земля; презренен народ; немноголюдная весь прислонилася к обнажённым холмам, изредка, неровно оттенённым иссохшею смоковницею. За низкою и ветхою оградою стоит ослица. В деревянных яслях лежит младенец; над ним склонилась непорочная мать и глядит на него исполненными слёз очами; над ним высоко в небе стоит звезда и весь мир осияла чудным светом»[29].

И вдруг, отлепившись от печурки, выкрикивает в безответное пространство комнатки:

— Что-то случилось! Что-то слукавилось! Кто-то из «бедной ясли» вышел не тот!

Пауза. Чуть не захлебнулся воздухом. Рыжеватая бородёнка вздрагивает.

— И стало воротить «на сторону» лицо человеческое… И показалось всюду –

РЫЛО![30]

Бросается к столику, быстро пишет на клочке серой революционной бумаги:

«И куда он ни обращался, видел всё больше и больше, гуще и гуще, одних этих

рыл.

И чем больше молился несчастный

кому — неизвестно…

тем больше встречал он эти же

рыла.

Он сошёл с ума. Не было болезни. Но он уморил себя голодом. Застыв, обледенев от ужаса»[31].