Утро седьмого дня

Правда, пальба в итоге действительно была. Фанфар не было, а пострелять постреляли.

Вот оправданная и освобождённая Немезида Засулич выходит из дверей тюрьмы. Её, как поп-звезду, уже ожидает, шелестя и колыхаясь, восторженная толпа. Подняли на руки, водрузили в специально подогнанную карету… В эту карету даже, говорят, впряглись особо рьяные энтузиасты… И за каретой толпой повалили куда глаза глядят, с пением песен… Что-то вроде бразильского карнавала… В общем, на углу, кажется, Фурштатской и Воскресенского, примерно у нынешней станции метро «Чернышевская», ликующее шествие схлестнулось с полицией и кто-то начал стрелять. Потом все разбежались. Ах, нет, не все, один студент остался. Мёртвый на мостовой. Его убило. Ещё ранило одну курсистку и контузило городового.

Чему радовались? По какому поводу стреляли? Не очень понятно.

Как не очень-то понятно, чего хотела добиться Засулич, всаживая пулю в бок незадачливого Трепова.

Вообще, похоже, что она сама всю оставшуюся жизнь размышляла, для чего такое сделала и кому от этого стало лучше. Так представляется, когда смотришь на её последующие фотографии. На них читается лёгкое недоумение. И то, что она сама об том покушении писала и вспоминала, — тоже всё какое-то недоумённо-неуверенное. Как будто сама себя спрашивала: со мной ли это было? я ли натворила, Господи? и зачем?

Правда, долгие годы она могла думать (и, наверно, так и думала), что это всё ради свободы, равенства, братства, светлого будущего и так далее. То, что ей жужжали во все уши многочисленные соратники и поклонники: что, мол, она своим выстрелом разбудила кого-то и что-то там показала — куда-то путь. И тому подобное. Это понятно. Однако интересно другое.

Прийти и выстрелить в живого человека — не так-то просто. Во-первых, нужно подготовиться. Обдумать и рассчитать. Особенно когда человек этот — генерал-адъютант и градоначальник имперской столицы. То есть надо изучить его обычаи и распорядки, разведать обстановку и прочее. Потом надо обзавестись соответствующим оружием и худо-бедно научиться его использовать. И ведь в нашем случае это творит не союз прожжённых конспираторов, а барышня небольшого росточка и скромной комплекции, которая к тому же до сей поры не зарезала и цыплёнка.

Но и это не главное. А главное, что, идя на такое дело, барышня не могла не понимать, что её вслед за выстрелом ждут серьёзные неприятности. Ей как минимум сделают очень больно. Её будут бить, может быть, изувечат — например, выбьют глаз или там оторвут ухо… Вот когда двадцатью восемью годами позже, в первую русскую революцию, в 1906 году, такая же барышня, только помоложе, некая Маруся Спиридонова, застрелила одного мелкого начальника, то её били-били, так что на всю жизнь осталась глухой и подслеповатой, да ещё, кажется, под шумок изнасиловали. Но это, в общем-то, цветочки. Дальше её засадят в камеру, будут муторно допрашивать, её имя будут по-всякому облизывать газетно-обывательские языки, потом её осудят… Правда, смертью в России женщин не казнили… До поры до времени: первой ласточкой в висельном деле станет современница Веры, с которой они, может быть, даже и встречались на революционных сходках: Софья Перовская. Перовскую повесят через три года после суда над Засулич, так что, доставая из сумочки револьвер, Вера Ивановна могла думать, что такого не бывает. Но одиночная тюрьма или какая-нибудь забайкальская каторга тоже не сахар. Вот Боголюбов-Емельянов сошёл же с ума, да и не он один, а вообще многие, процентов, наверно, десять тюремно-каторжных революционеров.

Конечно, она всё это понимала. И ещё понимала про свою любимую маменьку, вдову капитана Феоктисту Засулич, как та будет ронять слёзки в платок на суде и после. И, понимая всё это, пошла и выстрелила.

Однако! Для этого надо иметь внутреннее убеждение страшной силы. Поставить на карту всю свою жизнь и жизни своих близких.

А для чего?

Каков результат?

Результат такой, что вместо хорошего градоначальника поставили плохого. А если говорить о далёких результатах для самой героини… Но о них чуть позже.

Да, мы забыли сказать, что конкретно Вера Засулич отделалась легко. Её только немножко помяли при задержании, но даже сильно не поколотили. Трепов запретил. Он хоть и был ранен и в шоке, но успел крикнуть, чтобы прекратили бить женщину. И в одиночной камере она просидела всего два месяца. Не то что другие некоторые, по двадцать — двадцать пять лет, и не то что папа Хармса, Иван Ювачёв, отмотавший двенадцать. А на суде её вообще оправдали и тут же выпустили из-под стражи. Даже чаю напоследок в камере не дали попить.

А кстати, почему оправдали?