«Уцелевший» и другие повести

– Замуж я, Вань, выхожу… – обернулась на меня, все так же расчесываясь, будто и не уходил отсюда никуда. Будто посерьезнела она, пока не было меня. – Ты уж не обессудь. Ворон Воронович меня посватал… Давно его знаю. Всегда он был ни рыба, ни мясо, а потом пропал на несколько лет. Я уж про него и думать забыла. А тут вот гуляли мы с батькой в садочке нашем, вдруг откуда ни возьмись налетела туча с вихрем, с молнией. «А ну-ка, дочка, вернемся домой…» – батя мой говорит. Умный он у меня человек; мало кто про него слышал, да он на вид и не лезет. Так вот, вернулись мы домой и присесть не успели, как снова вдарил гром, потолок прямо над нами раздвоился и влетел ворон. Ударился об пол, обернулся молодцем. «Прежде, – отцу моему говорит, на меня даже не смотрит, – я к вам гостем ходил, а теперь сватом пришел». В общем, мужчиной он настоящим стал за те годы, что я его не видела. Что уж он там делал и где – мне не ведомо; да и не надо, наверно… – опять на меня внимательно, будто ища оправдания, посмотрела.

– Ну, тогда подарок это тебе будет на свадьбу… – достал из мешка заплечного гребень да ей отдал.

Взяла Василиса гребень, в руках повертела.

– Так вот он какой… – произнесла – да тут же и убрала. – Ведь, Вань, ты пойми, он же мне сейчас не к спеху… А ты, хошь, на свадьбу нашу оставайся. По праву руку от себя тебя посажу, вот ей-ей! Отцу своему тебя представлю – а это, Вань, поверь, не так уж и мало…

Все смотрит на меня, а мне уже постыло стало. Про конька своего вспомнил. «Заскучал там, поди, без меня…» – думаю.

– Да нет, Василиса, ты уж делай, чего тебе надобно, а мне набратно пора, – отвечаю.

Подошла порывисто да поцеловала – крепко, от души.

– Солнце с тобой, Ваня, будь счастлив… – произнесла, да и пошел я от нее, пошел с легкостью внутри.

Застоялся мой родимый конек, заждался.

– Ну, Иван, куда теперь? – радостно ржет.

– Есть тут одно место, покажу, – отвечаю.

Купола церьковки утром разливающимся будто умылись, будто смеются радостно новому наступающему дню. Красива батькина церьковь с высоты птичьего полета… А, вот они, вот!

– Коник, ты видишь? – спрашиваю.

– Конечно вижу, – отвечает резонно.

Голубки беленькие, голубицы милые стрелой прямо к нам взмыли. Проносятся мимо с обеих да сторон, на наверху, да под нами кружат…

Сели пред церьковкой, приземлились.

– Подожди еще немного, ненадолго я, – коня попросил.

– Воля ваша, Иван! – мне мордой вытянутой ласково улыбается.

К батьке в церьковь вхожу – дверь все так же громко скрыпит на отворе. Не сразу его приметил: стоит пред алтарем, головку по-детски на бок склонил, на образа смотрит. Ссутулился батька, будто стоптаться уж успел. Да поседел порядком, подходя вижу. Волосики беленькие да мягонькие стали вкруг проплешины, а проплешина, воспротив, силу взяла. Солнце ты наше, да когда ж он постареть так успел, ведь всего ж девять дней меня не было? Али стряслось у него что?

– Свет те в помощь, отец! – говорю.

Обернулся, щурится на меня близоруко.

– А-а, вернулся-таки наконец! – Обрадовался, руки ссохшиеся потирает, за рукав взял, в глаза смотрит – просто вот так и смотрит, не прыгает, тумаков уж не дает. – Пойдем, пойдем! – к столу повел. Стол все тот же – дубовый, большой, выцвел мал мала только. Чудеса!

Сел на лавку, понагнулся, под столом пошерстил, вынул миску мою. Вижу – моя точно миска, не мыта до сих пор, только дерево уж ссохлось да пылищи в ней набралось, будто век тут лежала. Сдунул батька пылищу.

– Дуняша! – кричит. – Дуняша! Ваня твой прибыл. Щец там еще осталось?

– Бегу, батюшка, бегу! – затопали босые ноги по полу деревянному. Вбежала девка. Мне «Здрасьте!» со смешком, миску подхватила да обратным порядком и сдрыснула.

Да какая ж то Дуняша? Батька что говорил? Что малявка она у него, семь годков от роду, сирота – а эта что? Уж верно вдвое старше! Росточка небольшого – мне по плечо будет, стройная да гибкая, коса русая, а груди большие да сладкие, сарафан распирают. Смешлива, видать, девка! В толк не возьму.

– Бать, так ты ж говорил, семь годков дочке твоей, малявка совсем она у тебя…

– Семь годков было, когда ты последний раз у нас был. Так и тебя, Иван, почитай, уж девять не было… – смеется, на меня поглядывая. – Думаешь, так что ли на Тот свет путешествие дается?

– Ну, летите давайте, а то совсем уж тебя конь твой волшебный заждался. Приданого тебе за Дуняшей не дам: она сама у меня подарок дай Батька каждому – истинно тебе говорю, сам поймешь скоро. На свадьбу не зовите, не поспею: чую, Батька меня уж позвал. Да ну не плачь, не плачь, сколько раз уж обговорено! – это он Дуняше, которая, губу прикусив, слезу-то все равно ж и сронила. – Все, Солнце с вами, летите да живите с миром! – Перекрестил нас обоих двуперстно, тумака мне ласково таки дал – ибо грешен, дочку на прощание троекратно поцеловал да обнял крепко.

– Я, Ваня, лапотки только сбегаю набую… – мне промолвила да на цыпочках и унеслась.

Вышел на двор, Сивку поглаживаю.