«Уцелевший» и другие повести

Сколько неслись, не знаю: время будто задремало здесь. Чрез вечность понял, что замедляться начали. Вокруг себя что-то различать стал. Только другое совсем уж тут все. Льды наверху. Крыша, корка толстая ледяная, словно потолок ледяной. На дне – так уж совсем смерть. Чудища черные с корову мимо проплывают, клыки из пасти, птицы морские лощеные мимо прошмыгивают, крыльями кургузыми споро отгребаются. И, Батька ты мой, как же здесь должно быть холодно!

– Ну, смертный, всплываем? – Царь на меня будто сквозь толщу воды весело смотрит.

Вон, вон, вижу, полынья большая… К ней и направились. Потом понял: не полынья то была – берег.

Царь первый вынырнул, на льдину забрался, мне руку перепончатую протянул, вытащил. Встряхнулись с ним оба, как собаки. Холод тут же вгрызся, насмерть загрызть хотел, да не берет нас.

– Ну, смертный, смотри, оглядывайся: дальше сам пойдешь, – уже как-то без шуток сказал Царь. – Я б и мог с тобой, да только одному туда надо. – На меня посмотрел, отвернулся. – Гору вон ту видишь? За нее перевалишь, а дальше пингвиньими тропами уж и должен выйти, куда тебе надобно.

Будто еще чего хотел сказать Царь, да промолчал.

– Я тебя тут подожду, ты не боись. Я тут, ну, чего еще поделаю: поплаваю, может, или так похожу… А ты, в общем, будь там, сколько понадобится. Там ведь у каждого по-своему. Бывали и такие, что… Ну, да ладно, не к месту это сейчас. Все, справа гору обходи: там, вроде, наледенело не так еще…

…Гору ту большую и правда справа обходить стал. Вдоль нее по кругу шел, как мог. Буран меня у-ух, метель меня у-ух! Так и думал, вниз меня снесет, в пропасть пихнет… В пещеру снеговую попал. Большая, ровно будто кем утоптанная, округлая, прямо в горе. Постоял внутри, отдышался, голову задрав, на потолок круглый ровный посмотрел, буран сверху послушал да на метель снова выскочил пойти. Гору таки обошел, вниз спустился. Сверху еще увидал, что вроде как поле огромное без краев предо мной, все изрытое чем-то. Лучше рассмотреть не смог: буран не дает далеко чрез себя смотреть.

С горы спустился, пред полем тем встал, вдаль рукой заслоняясь смотрю – да, поле то бесконечное. Из снега все. Сугробы выше меня. Да вход-тропинку в них заметил.

Иду, виляю, пред собой чуть видя, а дальше поворот, будто по тропинке во ржи, только рожь та белая, снеговая, повыше меня будет.

А потом тропинки кончились, и начались норы, снеговые норы. Будто дети малые их делали: норы настоящие в сугробах снеговых, ходы – с оконцами, башенками, пещерами да поворотами. Уж и думать я про все перестал, пока сквозь пургу шел – стал, как дитя малое, в них ползать да игрунничать, туда-сюда вертеться, да и сам уж не знаю, чего делал… Сначала думал, показалось мне, а потом в дали лаза перед поворотом то одну увидал, то другую. Птицы то черно-белые были, каких под водой видел, когда с Царем морским сюда подплывали. Мясистые, грузные, как звери какие неповоротливые, пешком ходют да бегают; не сразу и поймешь, птица то аль зверь какой. Сначала боялись меня, подглядывали, а потом, как понесло меня и игрунничать я начал, и они со мной. Игривые они, хорошие оказались… Гладкие на ощупь, а по повадке – будто собаки наши али кошки. Пищат, верещат, мы с ними туда-сюда лазали!

А уж как случалось выходить тем лазам-норам наверх да приходилось мне наружу выглядывать из пещер моих детских, на мороз тот неимоверный, то видел я лишь небо свинцовое над собой – сочно-серое, с переливами хищными, разноцветными; нависало оно надо мной так низко-низко, будто упасть на меня хотело аль свалиться да в себя пожрать. Облака сжатые, плотные пролетали так быстро, что только и думалось мне: какой же должен там, наверху, стремиться ветр? Бр-р-р, страшно! Свист зимних неимоверных здесь бурь…

Кончаться, видно, стало поле то огромное, в котором птицы грузные в снегу непроходном пещер понастроили. И я, наверх выглянув, увидал пред собой непонятное, и они жалобно верещать стали. Понял я, что дальше там другое что-то. Подкатили многие из птиц тех ко мне, ластиться стали, как могли. Огладил я их всех, хороших, ласковых; почуял, предстоит мне что-то там, впереди.

Вылез наружу. Сквозь снег и ветр не вижу ничего, руками загораживаюсь, как могу. Хотят они меня с корнем с земли вырвать да унести, куда я не знаю. Мало чего вижу пред собой. Пошел шажками трудными, куда могу.

Шел-шел, уж совсем не видел ничего впереди, падал, вставал, куда-то проваливался…

А потом вдруг кончилось все. Понял только, что стою на чем-то отвесном. И вроде бы там, сзади, пурга в беспамятстве выла, а тут пред тобой – ничего. Обрыв. Под обрывом – ничего, над обрывом – ничего, пред собою – ничего. Чернота бездонная. Только звезды холодные далекие на черноте той. Вообще ничего нет.

Будто в грудь меня это вдарило. Не ожидал я такого. Будто удар, будто обиду почуял.

– Ну, смертный, понял, в чем смысл жити человеческой?

Не стал я оглядываться: понял и так, что Царь морской сзади стоит, кончик бороды его длинной трепещется.

– Не хотел я сначала с тобой, а потом, думаю, как ты тут один будешь…