«Уцелевший» и другие повести

– А коль, Иван, живым оттуда выберетесь, вы с бережку-то прямо свистните три раза да крикните погромче, Сивко, мол, бурко, вещий воронко! Уж я, если что, услышу, поверьте! – ржет уже по-доброму.

К самому берегу меня коник поднес. Спрыгнул я на землю да члены затекшие разминать стал. Ветер морской Сивке гриву колышет, ноздри у него раздуваются – не конь, а загляденье…

– Ну, Иван, даст Батька, свидимся еще. А теперь – вы уж простите – лететь мне пора: надо еще кое-что сделать, прежде чем к Кощею возвращаться. – Вы поняли, Иван, как свистеть?

– Да чего уж тут… – говорю. – А как мне к Царю-то морскому попасть?

– А вы в воду входите, а дальше сами разберетесь… – косит на меня глазом. – Полечу я, Иван, а то надобно мне…

Плечами пожал, ничего не сказал.

– Свистите, Иван, свистите! – уж надо мной, воздухом с крыльев обдав, крикнул.

Взлетел коник. Голову к нему наверх задрал. Над горами – да в облака ушел. К морю повернулся. Прибой прямо к ногам подплескивает. Горы берег в обхват взять хотят. Тихо, море вплескивает. Гладь на море до самой дали да горизонт темнеет. Боязно там, в темноте, холодно, наверно. Головой по сторонам повертел – только откуда помощи ждать? Макнул ногу в прибой. Да, должно быть холодно. Только что ж мне делать? Воздуху хотел по привычке в грудки́ побольше набрать, да вспомнил, что не дышу. Ну, и пошагал прямо в море, прямо туда и пошел. Холодно тут должно быть, что аж кости должно сводить!

Поглотила меня пучина, с головой. Обрыв резкий подо мной; падать в воде медленно начал. Тишина здесь. Батька ты мой, как же здесь тихо! Даже уши ломит с непривычки. Рыбы разные вокруг проплывают; есть и такие, что страшно становится – отпрянываю… И глубоко, вроде бы, ушел, а все равно различить кое-что вокруг себя можно. И свет откуда-то снизу идет. Чему там светиться-то?

Ух ты ж Батька ты мой – снизу с разных сторон мчат ко мне двое больших, серьезных! Зависли оба у меня по бокам, покачиваются.

– кто таков чьих будешь? почто не захлебнулся еще? – говорят одновременно, будто эхо в ушах. Оба мужика здоровые, с бородами, голые по пояс, а ниже – вот Солнцем клянусь! – хвосты, как у рыб больших. Повисли в воде, колышутся, хвостами мощными медленно ведут. Вилы, что ли, какие у обоих. Острые – видать, боевые.

– Иван я, купеческий сын! – чуть ли не ору. А все ж не захлебываюсь.

– а нам без разбору чей ты сын почто не захлебнулся? – опять эхо в ушах.

– слухай, онисим, чот не прет от него человечьим-то духом, а? – это левый. Эхо вроде как пропало. Повел левый головой, две дырки-ноздри расширились, будто и впрямь принюхивается.

– не прет, – отвечает правый, тоже понюхав.

– наших что ли будешь? – эхо.

– Дело у меня до Морского царя, мужички, дело! – говорю.

– наверху у тя мужички остались, – отвечают.

– ну, чего, к царю его? вроде как наших будет… – опять левый.

– ну, коль не наших, на трезубцы его там… – правый.

– давай с нами к царю милачок а там разберемся, – говорят эхом.

Подхватили меня рыбы эти под руки да вниз понесли, только волосья следом за головой поспевают.

…Вон, вон на дне дворец показался! Из хрусталя сделан такого, что чище льда осеннего. Рыб уж здесь больше, снуют всякие-разные взад-назад и ничего не боятся. А вон, вон, что такое справа? Ох уж, Батька, настоящих коров стадо! Да какое большое… Проплывают те коровы мимо, пастух с ними рядышком. Коровы комолые, сытые, шерсть даже под водой лоснится. Видать, Царя морского те коровы. Чего ж они тут жрут-то? Водоросли али рыб каких?

– давай давай двигай, – в спину те двое подталкивают. Еще не приплыли, а уж слышу, буйство там, что ли, какое, песни аль пляски: музыка уж больно громко.

…– Не то все, ой, не то… Не поверишь, смертный, как трудно сейчас хороших музыкантов найти. – Царь морской на троне хрустальном щеку кулаком подпер да на музыкантов устало смотрит. Затолкали меня те двое к нему в палаты да так и оставили. – Раньше вот, помню, было… А уж Садко-то… Уж каким он ни был подлюкой, но играл… Ах, как же он играл! – замечтался Водяник.

– Подите прочь, подите! – рукой перепончатой на музыкантов машет. Те в испуге собрались да сдунуло их, как и не было.

– Не кручинься, родной, не горюй! Будут у тебя еще музыканты хорошие, взвеселятся твои очи да уши! – говорит ему царица Водяница. Молода она еще совсем, а ласкова да мудра, по всему видать. Девки морские за ней стоят, кто чем втихаря занимаются.

– Да ну их! – в обидчивости сказал, рукой махнул.

– ваше поддонное величество, водяной к вам сызнова просятся… пускать али, того, может, трезубцем его? – то ли левый, то ли правый тритон, не пойму. Вплыл тихонько, на пороге палаты остановился.

– Да чего уж там, впускай! – другой рукой Царь махнул, переменился.

– Ты себе́ вилку-то свою в дырку под хвостом вгони, себе! – Водяной, оглядываясь да отбрехиваясь, втолкнулся к Царю в палаты. – Сома там моего смотри!.. – не договорил; обернувшись, пальцем назад погрозил.