«Уцелевший» и другие повести

Вышли из замка на воздух свежий, мир Батькин. Тянет в конюшни за собой, тянет.

…Дверь распахнул, меня вперед пропустил. «Проходь!» – говорит. Вошел. Конюшней сладостно пахну́ло. Как в детстве, как у батьки с мамкой… «Бр-р-р!» – головой потряс. «Неча… – думаю. – Увидят ль меня еще мамка с батькой живым да здоровым. Иль сгину тут среди нечисти этой проклятой…»

– Так ведь не нечисть я, Иван, обижаете. Можно сказать, почти обычный себе такой конь… – И – то ли смех, то ли ржанье.

Будто бы прямо оттуда, из морды своей вытянутой, и говорит. Разевает ее – слышно обычное ржание, а в голове у тебя уж наши, человечьи слова звучат. В стойле своем в полумраке стоит, масти какой – не понять, – высокий, крепкий, с гривой, – и говорит. И ведь вежливо так выходит, будто по писаному. Голос глубокий, грудной. Хотя, грудь у него и правда большая…

– Добрый вечер, Иван! – говорит, будто улыбается. – Полетать захотели? – И – опять это ржание.

– Ты, эта, не буробь с гостем-то… – говорит Кощей. – Довезешь его до Морского царя?

– А чего ж не довезти? Хоть крылья разомну… – Тут-то крыльями и шевельнул. Крылья у него знатные – огромные, перьевые, плотные – перышко к перышку. Мускулистые. Такими ударит – душа мигом вон.

– Только ты, Сивушка, возвращайся… Грустно мне без тебя будет! – говорит Кощей, и вижу: впрямь ему без конька своего грустно будет, впрямь он к нему сильно привык.

– Ну, Кощей, открывай ворота́! – заржал конь да крыльями своими поводить начал.

Раскрыл Кощей ворота́, вышел конь горделиво на свежий воздух, морду к небу поднял.

– Батька ты Отец наш Солнце, как же хорош мир Твой! – молвил, чуть так постоял да и ко мне голову повернул. – Ну, Иван, запрыгивайте сверху, как можете, да и давайте, что ли, скорее в путь. Дорога нам неблизкая предстоит.

Взял я конька бережно за гриву, примерился да и запрыгнул ему на спину. Повертел Сивка спиной, меня подравнивая, расправил крылья, взмахнул ими пару раз, проверяя.

– Ты, эта, только возвращайся… Хоть и болтлив ты без меры, а все ж плохо мне без тебя будет… – говорит опять Кощей, только в этот раз уж как-то по-настоящему.

– Не бойтесь, друг мой! – это он Кощею говорит, а сам крыльями на земле уж сильно махать начинает. – Домчу Ивана – и обратно, в теплое стойло!

– Ну, Иван, за гриву крепче держитесь. Узды уж нет – не обессудьте. Не к масти мне узда! – заржал. – Больно мне сделать не бойтесь: я сильный. Готовы?

Хотел я, было, что ответить, а у него уж как полыхнет прямо передо мной из ноздрей пламя да дым из ушей в стороны как повалит, да копытами как он стал о землю бить, что искры посыпались, и чую – поднимаемся в воздух. Медленно сначала, а потом быстрей, все выше и выше. И вот уж смотрю, Кощей под нами внизу остался, машет по-стариковски, слезу, будто, утирает. И, думаю, коль сверзюсь я с высоты этой, так ведь мокрого места от меня не останется…

Взмыли мы вверх да полетели… Земля под нами – ночная, синяя, спящая; леса – черные, темные; поля проплывают – серые, колышущиеся; озера пролетаем – сонные, поблескивающие.

– А ведь давно я, право слово, Иван, не летал! – говорит мне конь, а сам летит. Крыльями сильно, размеренно вверх – вниз, вверх – вниз. Сначала боялся очень, что крылом меня заденет, и всё – а-а-а! – вниз. Но нет, будто и надо так: за гриву его держусь, к шее прижался и ничего мне, только ветер в ушах свистит, уши закладывает.

– Э-эх, как же чу́дно на воле! Э-эх, уж ты Батькина ты земля! – все не нарадуется конек-то мой.

Думал, что, может, говорить что будет конь, да только кукиш: в молчаньи летит. Облака, сверху звезды. Небо черное, теплое. Подсыпа́ть я на Сивке-бурке начал; еще подумал, не свалиться бы…

– Вы ведь, Иван, не глядите, что это я сейчас весь из себя красавец такой – земля, мол, подо мной дрожит, искры из очей сыплются, дым из ушей валит… Знаете ли вы, что в детстве я всего лишь паршивым жеребенком у мамки своей был, в навозе всю свою младость провалялся?

– У нас таких лошадей нет, не видывали… – отвечаю.

– А ведь мамка моя знаете кто? – помолчал конь для приличия. – Яга на ней раньше каждый день вокруг света облетала. А я вот, понимаете, в навозе… – конь будто даже лететь как-то обидчивей стал.

– Да только вырос я, Иван, и стал умным. Умней меня еще поискать! И, знаете ли, подлости не люблю. Не люблю – и всё тут.

Надолго опять коник замолчал.

– А почто к Царю морскому собрались? – И где это он вежливости такой набрался?

– Велено узнать мне, в чем смысл жити человеческой. Коль не узна́ю – не сдобровать мне.

– А-а, ну-ну! – заржал. – Это уж он может показать, коль понравитесь вы ему. А может и на трезубец насадить… – подоржакнул.

Долго после того молча летели.

– Видите, Иван, вон там, внизу, полоска светлеет?

– Вижу.

– Это Море синее, Иван. Там я вас и оставлю.

Сказал то Сивка-бурка и начал снижаться. Вижу, море стало приближаться, земля. Горы под нами, скалистые, да лощины в них, темные, черные: деревья там, видать.