– Да, старших, – отозвалась она. – Наших собственных матерей и отцов, как они ложились вместе, чтобы делать детей. Вернуться можно лишь к тому, что мы сами знаем, что запомнили из прежних времен. И мы все это повторим – даже понимая, что в прошлый раз оно не сработало, поскольку другого все равно не умеем.
– Бадаль, ты все еще летаешь во сне?
– Нам нужно идти дальше, Рутт, пока Ноша не перестанет быть Ношей и не превратится в Младенца.
– Я слышу, как она плачет по ночам.
– Пора в путь, – сказала она и наконец обернулась к нему.
Он показался ей словно скомканным – существо с обвисшей кожей, с мешками под глазами. Потрескавшиеся губы, лоб – как у священника, усомнившегося в собственной вере. У него начали выпадать волосы, а ладони казались несоразмерно большими.
– Ноша говорит –
– Там ничего нет.
– Прошлой ночью, Рутт, мне снилась Ноша.
– Правда?
– Да. У нее выросли крылья, и она улетела. Я слышала, как ее голос разносится по ветру.
– Ее голос, Бадаль? И что же она сказала? Что сказала Ноша?
– Ничего, Рутт. Она просто смеялась.
Наваленные вдоль береговой полосы кучи плавника разукрасил иней, а льдины в неглубокой бухте хрустели и терлись друг о дружку всякий раз, как набегала очередная волна. Справившись с последним на сегодня приступом утреннего кашля, Фелаш поглубже запахнулась в плащ с меховым подбоем, выпрямилась и направилась туда, где сейчас разжигала костер камеристка.
– Мой завтрак готов?
Старшая из женщин сделала знак рукой в сторону служившего им столом деревянного диска, отпиленного от цельного ствола, – на нем стояла чашка травяного чая и дымился кальян.
– Замечательно. Должна признаться, что у меня раскалывается голова. Послания от матушки так грубы и неуклюжи. Или это сам Омтоз Феллак меня мучает – подобно этим вот треклятым морозу и льду. – Бросив взгляд в сторону другого лагеря, в тридцати шагах от них вдоль берега, она нахмурилась. – Да еще суеверия! По-моему, они давно уже перешли всяческие границы приличий и скатились в откровенное хамство.
– Магия, ваше высочество, их пугает.
– Да ну? Эта магия им жизнь спасла! Казалось бы, благодарность могла и взять верх над испугом и прочими воображаемыми страшилками. Хуже, чем куры безмозглые, право слово. – Она присела на бревно, стараясь не зацепиться об торчащие из него непонятные железные стержни. Отхлебнула чая, потом протянула руку к резному костяному мундштуку кальяна. С удовольствием затянулась и выгнула шею, чтобы окинуть взглядом застывший посреди бухты корабль.
– Подумать только. Все еще на плаву лишь оттого, что вмерз в айсберг.
– Увы, ваше высочество, в этом, вероятно, и заключается причина их нынешнего недовольства. Моряки, застрявшие на берегу. Даже капитан с первым помощником проявляют признаки упадка духа.
– Что ж, – Фелаш втянула носом воздух, – придется нам обходиться тем, что есть. В любом случае помочь этому кораблю уже вряд ли можно, как я понимаю? Судну конец. Дальше придется передвигаться по суше, и как мои ноги это выдержат, я даже подумать боюсь.
Она снова развернулась, поскольку обнаружила, что к ним приближаются Шурк Элаль и Скорген Кабан – первый помощник через шаг увязал в песке, изрыгая ругательства.
– Капитан, не желаете выпить чаю вместе со мной? И вы, Скорген, тоже, будьте любезны. – Она обратилась к камеристке: – Еще парочку чашек, пожалуйста. Благодарю.
– Упаси нас Беру, – прошипел Скорген в ответ. – Мы стоим в десяти шагах и от жары плавимся, а у вас тут…