– Я время от времени про нее вспоминаю. – Он усмехнулся. – У меня даже всякие фантазии на ее счет были, ну, как это у подростков случается. – Усмешка потухла. – Но чаще всего я вижу ее сидящей на краешке постели, руки жестикулируют, глаза делаются еще шире – а в постели ее собственный ребенок. Мальчик. Которому ночью приснится хороший сон. И вот когда свет уже потушен, когда она стоит у двери – по щекам ее текут слезы. Потому что она вспоминает своего возлюбленного, там, на берегу моря.
В дыхании Лостары что-то вдруг изменилось, она спрятала от него лицо.
– Любовь моя?
– Все в порядке, – сдавленно ответила она. – Ты не перестаешь меня удивлять, Хенар, только и всего.
– Мы выживем, Лостара Йил, – сказал он. – Настанет день, когда я подведу тебя за руку к дому моего отца. Он будет стоять у входа, поджидая нас. И расхохочется.
Она подняла на него взгляд, утирая слезы.
– Расхохочется?
– На свете, Лостара Йил, есть такие радости, что никакими словами не выразить. –
– Прежде чем достичь благородного статуса Септарха-Полудрека Великого Храма, позволяющего сколько угодно заниматься самоудовлетворением, – продолжил Банашар, – я должен был исполнять те же ритуалы, что и все остальные. И один из ритуалов заключался в том, чтобы давать советы мирянам – хоть и непонятно, кому вообще может понадобиться совет от жреца Червя Осени. Но истина, собственно, заключается в том, что единственное настоящее предназначение жреца любой конфессии – просто выслушивать однообразную песнь из неурядиц, опасений и грехов, поскольку это способствует исправлению души. Я так и не разобрался, чьей именно, но оно и неважно. – Он на мгновение умолк, потом спросил: – Вы, адъюнкт, собственно, меня слушаете?
– Похоже, выбора у меня нет, – откликнулась она.
Перед ними простиралась Стеклянная пустыня. Чуть впереди и слева – к северу – от авангарда двигалась небольшая фланговая группа, пешая, как и вся армия. Он умозаключил, что это разведчики. Но непосредственно перед Банашаром и адъюнктом не было ничего, только утыканная кристаллами неровная равнина под мертвенными небесами.
Бывший жрец пожал плечами.
– В таком случае события принимают интересный оборот. Благословенная женщина, готовы ли вы выслушать всю повесть моих злосчастий? И дать мне свой совет?
Она бросила на него быстрый взгляд, значения которого он прочитать не смог, и почти сразу же сообразил, что оно и к лучшему. Банашар прокашлялся.
– Время от времени кто-нибудь из них начинал жаловаться. На меня. Вернее, на нас всех, исполненных благочестия говнюков в дурацких рясах или что на нас там надето. И знаете, что их во всем этом бесило в первую очередь? Я вам отвечу.
Еще один взгляд, даже более быстрый, чем первый. Он кивнул.
– Именно так. Они вопрошали: «Вот ты, жрец, – ты, прячущий руки под одеянием, – что ты, во имя Худа, можешь знать про любовь? Более того, что ты можешь знать про
– Вам, Банашар, выпить совсем нечего?
Он пнул гроздь кристаллов, ожидая, что та рассыплется. Ожидания не оправдались. Следующие несколько шагов он был вынужден сделать на одной ноге, шипя от боли и ругаясь.
– И что же я знал про любовь? Да ничего. Но после того как мне не один год довелось выслушивать всевозможные вариации на эту тему, все понемногу начало проясняться.
– И теперь вам все ясно?
– Да, адъюнкт. Желаете, чтобы я и вам все объяснил про любовь и ухаживания?
– Я бы предпочла…
– По существу, все сводится к математике, – объявил он. – Ухаживания есть переговоры относительно возможностей для достижения того неуловимого выигрыша, что и зовется любовью. Вот так. Готов ручаться, вы ожидали, что я начну до бесконечности обсуждать различные подробности. Однако я уже закончил. Тема любви и отношений закрыта.
– В вашем описании, Банашар, кое-чего недостает.
– В нем, адъюнкт, недостает всего. Всего того, что наводит туман и путаницу, что лишь маскирует собой нечто одновременно простое и до банальности элегантное. Или, в зависимости от вашей точки зрения, до элегантности банальное.