Увечный бог. Том 2

– Понимаете, Кулак, – произнес он, потирая руку, – за все дерьмо, которое Поресу пришлось терпеть по вашей милости, мы приняли его в почетные морпехи. За то, что подняли руку на одного из нас, пощады не ждите. Вы поняли? Не ждите.

Лекарь удалился следом за т’лан имассами. Блистиг перевернулся на бок, сплюнул кровь и хохотнул. Да уж, скажи мне, кто твои враги, и я скажу, кто ты.

Мне главное – успеть добраться до нее, а дальше, морпехи, делайте со мной что хотите.

Нескоро он смог подняться на ноги, но, когда принялся догонять колонну, вдруг почувствовал просто нечеловеческий прилив сил. Он шагал широко, целеустремленно, а в голове мантрой звучали три слова. Добраться до нее. Добраться до нее. Добраться…

Хундрилы сворачивали лагерь, но делали это с болезненной медлительностью. Когти будто тянули их к земле, и Бадаль с парой десятков других детей Рутта смотрела, как собирают все, что пригодится в эту последнюю ночь, – все, кроме шатра матери. Та еще оттуда не выходила.

Повитухи и другие женщины уже разошлись; их лица выглядели озабоченными. По прикидкам Бадаль, внутри должны были остаться трое: отец, мать и дитя. Станет ли этот шатер их последним пристанищем?

К Сэддику подошел ребенок-хундрил и всучил ему очередную игрушку – то ли костяную юлу, то ли свисток. Бадаль не разглядела, а Сэддик быстро сунул безделушку в мешок и благодарно улыбнулся. Мешок был новый, большой и тяжелый. Дети-хундрилы приносили игрушки целый день.

Бадаль, наблюдавшей это паломничество, хотелось плакать. Хотелось, чтобы Сэддик тоже заплакал. Она не понимала почему, ведь дети вели себя так от доброты. А еще не понимала, почему воспринимает их лишь как исполнителей некой высшей воли, которую нельзя описать словами. Не по наущению взрослых или родителей. И не из жалости. Разве им не жалко расставаться с игрушками? О, она видела, как слезились у них глаза, когда они вручали Сэддику свои сокровища, как робко они заглядывали ему в лицо, а затем вдруг отворачивались и убегали в объятия друзей. Бадаль смотрела и не понимала, но сердце у нее все равно болело. Как ей хотелось, чтобы Сэддик заплакал; как ей хотелось, чтобы заплакала она.

Бадаль зашептала стихи:

– Змеи плакать не умеют.
Им многое ведомо,
им нужна темнота.
Им многое ведомо,
они чураются света.
Никто не дарит змеям подарков,
никто не дарит в подарок змею.
Им не дают,
но их и не получают.
И все же плакать не умеют
во всем мире только они.

Сэддик посмотрел на нее, и Бадаль поняла, что он услышал. Конечно же, стихи предназначались ему, хотя он, скорее всего, этого еще не понимал. Но человек, что отыщет его, поймет. И, возможно, заплачет там, где мы не смогли. Возможно, он расскажет эту историю так, что все заплачут, потому что у нас не получится.

К ним подошел пожилой хундрил и помог Сэддику погрузить мешок с игрушками в повозку. Затем Сэддик оглянулся на Бадаль, та кивнула. Мальчик уселся рядом со своим сокровищем, уверенный, что так и умрет.

Нет, он выживет. Но как? Ах, если бы я знала! В этом-то и кроется главный секрет.

Полог шатра роженицы распахнулся, и оттуда вышел отец. Глаза у него были красные от слез, но еще в них горел огонь. Он горд. Это воинственная гордость; он готов каждого вызвать на бой. Именно так должен выглядеть настоящий отец. Мне нравится. А следом вышла мать, усталая и ослабшая. В руках она держала крошечный сверток.

Бадаль ахнула, увидев, что навстречу им идет Рутт. Откуда он взялся? Где он прятался?

Со скрюченными руками и умоляющим видом на постаревшем лице он остановился перед матерью.

Сердце Бадаль сжалось от боли, ноги подкосились. Где же Ноша? Ноши больше нет. Ее нет уже давно. Все это время Рутт нес на руках нас. Он нес нас.

Мать посмотрела на Рутта, его пустые руки, изможденное лицо, и Бадаль увидела, что она стара, как и отец, а их ребенок мог бы приходиться им внуком.