Увертюра

Ведь если один из близнецов ущербен, то и второй, значит… нет, нельзя так думать. Ничего это не значит!

Должно быть наоборот! Конечно, наоборот, подсказал из-за плеча голос матери, звучавший непривычно ласково. Если вся сила — ум, талант и вообще все — достается одному из близнецов, второму приходится довольствоваться жалкими крохами, правда?

Но все-таки, если бы рядом была эта девочка…

Одно звучание ее имени завораживало. Оно переливалось богаче и звучнее даже, чем сокрытая в нем нота. Их общая нота!

* * *

— Мам, я пить хочу!

Мирра подышала, стараясь придать голосу твердость:

— Будешь смеяться, заяц, я тоже.

— Чего смешного-то? — обиженно заявила Милена. — Я серьезно.

— Я тоже. — Мирра вздохнула. — Куда уж серьезнее. Есть два варианта. Либо пописать в горсточку, либо перегрызть запястье, чтобы напоить тебя кровью.

— Мам, ты что? С ума сошла?

— Если бы! Одно утешает. Тебе все же не три годика. Вот тогда было бы совсем ужасно. Ты бы только плакала и требовала, и что бы мы тогда делали?

Дочь промолчала.

Мирра поползла в ту сторону, откуда раздавался ее голос. Цепь зазвенела, натянулась…

— Мил, ты тут?

— Куда я денусь? — ответила та совсем рядом — кажется, только руку протянуть.

Но нет. Неизвестный похититель даже это рассчитал! Даже вытянувшись до боли в плече, Мирра не могла коснуться дочери. Проклятье!

— Мил, у тебя руки связаны?

— И ноги, — донеслось из темноты.

— Попробуй подтянуть ноги к животу и протащить руки вперед.

В темноте послышалось звяканье — значит, девочку тоже посадили на цепь, какие же сволочи! — шипение, возня…

— Мам, я вытащила руки, но тут еще цепь какая-то мешается, я не могу ее отодвинуть.

— Руки ко рту можешь поднять?

— Зачем? А! Ясно… — пробормотала девочка и после паузы, показавшейся Мирре бесконечной, сообщила. — Разгрызла. Так, теперь ноги… Готово.

Еще через мгновение, полное звяканья и скрежета, к плечу Мирры прильнуло тонкое тело.

— Ты моя умница! — она обняла дочь, провела ладонями от плеч к ногам.

На второй ремень похититель поскупился, вделанная в стену цепь, застегнутая на такой же замок, обвивала талию Милены без всяких дополнительных «устройств». Туго обвивала., под нее едва можно было подсунуть ладонь.

— Мам, больно, что ты делаешь?

— Пытаюсь понять, можно ли это как-то ослабить.

— Поняла?

— Пока нет. Ничего, заяц, я что-нибудь изобрету.

— Он нас убьет и посадит на скамейку в парке? — спросила вдруг девочка после недолгого молчания.

Господи, она… бредит? Что с ней?

— Что ты несешь, какой парк, какие скамейки?

— Ну нас же похитили, так?

— Похоже на то. Только я не понимаю, о чем ты говоришь, о каких скамейках.

— Мам, ты что, правда не в курсе?

— Милена, девочка моя, может, тебе поспать немножко? А я пока что-нибудь попробую что-нибудь придумать.

— Мам, не, ну ты правда что ли ничего не знаешь?

— Чего я не знаю?

— Да весь интернет гудит про маньяка.

— К-какого еще маньяка?

— Обычного маньяка, который убивает девушек, — деловито сообщила дочь. — Ну или женщин, но все молодые. Уже четырех убил. Последняя вообще журналистка, которая про него писала. А трупы он оставляет на скамейке в каком-нибудь парке.

— Это ты мне сериал пересказываешь?

— Какой сериал, мам? Тут, у нас, в Питере. Примерно каждые десять дней. И, главное, никто не знает, как они убиты. Каким способом. В полиции, наверное, знают, но ни в блогах, нигде ничего. Кто пишет, что застрелены, кто — горло перерезано, кто-то про уколы какие-то, но больше все-таки, что задушены. Фотографии чуть не под микроскопом разглядывают, ищут раны.

— И фотографии есть?

— Ну конечно! На места полиция никого не пускает, но можно ведь и издали снимать. Только все равно никто там ничего толком не разглядел. Они же все черные, с головы до ног.

— Негритянки, что ли?

— Какие негритянки, ты чего? Он их красит. Красит, понятно?

— Бред какой-то.

— Я думаю, лучше, если бы он укол какой-то делал. Или даже стрелял. Если душит — это очень страшно.

И только тут до Мирры дошло: дочь вовсе не кино ей пересказывает!

— Милена, погоди. За новостями я не слежу, поэтому ничего не знаю. Расскажи мне все, что тебе известно.

— Ну… Какой-то псих убивает девушек и оставляет трупы в парках, — повторила девочка. — Голые! Только выкрашенные в черный цвет. Уже четверых так нашли! Сперва он их похищает. Как нас. Несколько дней где-то держит, потом убивает.

— Как убивает?

— Ну как, как, до смерти!

— Да нет, как — это каким способом? Стреляет, бьет по голове, душит?

— Н-не знаю. Везде по-разному пишут.

— Значит, до способа убийства журналисты пока не докопались.

— И эта, которая к тебе на работу приходила, следовательша, она тебе ничего не говорила?

— Она даже про убийства не говорила.

— А если бы говорила, ты стала бы осторожничать?

— Ты права. Отмахнулась бы. Даже не подумала бы, что это может иметь какое-то отношение ко мне. Ладно, чего жалеть о том, чего изменить нельзя. Значит, говоришь, от момента похищения до появления трупа в парке проходит несколько дней?

— Это не я говорю, так пишут.

— Если все пишут одно и то же, значит, похоже, на правду. Несколько дней — это сколько?