Увертюра

— Да вы что? Какая еще девушка?! Даже последняя идиотка… — тут она как будто замялась и продолжала уже поспокойнее. — Ну то есть он не то чтобы… Он так-то ничего был, симпатичный и без этих закидонов — не пил, не курил, таблетками не баловался. Но с другой стороны… может, лучше бы баловался. Расслабляться-то надо, а он как будто кол проглотил.

— Так была у него девушка или нет? Или вы просто предполагаете, а на самом деле не в курсе?

Девушка, казалось, обиделась:

— Чего это я не в курсе? Короче. Может, на свидания он и ходил когда, но никого постоянного у него не было, это точно!

— Друзья?

Та лишь помотала головой.

— А сестра? У него ведь сестра была.

Девушка удивилась:

— Сестра? Он никогда… Не знаю. Про сестру я не слышала.

Маша-Мишель как будто растерялась, услышав про сестру, засуетилась, заглянула в телефон и заявила, что ей срочно-срочно нужно бежать, ее, оказывается, ждут.

Арина глядела ей вслед с чувством странного дежавю. Худенькая, длинные русые волосы заплетены в асимметричную, над левым ухом, недлинную косу, правильное, но неяркое лицо… Как та домработница, снимок которой показывал Арине Чарли. И даже… Нет, что за паранойя? Но почему, собственно, нет?

Почему бы этой Маше не оказаться той девушкой, которую запечатлели камеры слежения?

Мишель, подумать только! А если Мишель — это не выпендреж? Если Мишель — это «ми»? Фамилия-то у нее Долгова, тоже «нотная»…

И вполне похожа на те кадры с камер наблюдения… Ну похожа ведь!

И рост подходящий!

На себя погляди, саркастически фыркнул внутренний голос. Что ты каждый день в зеркале видишь? Правильно, худенькую русоволосую девушку с правильным, но неброским лицом. Волосы, правда, короткие, вот и вся разница.

Таких девушек — в узких, подвернутых так, чтобы открывать тонкие щиколотки, или наоборот просторных, фасона «штаны моего бойфренда», джинсах, в коротеньких или метущих брусчатку юбках, в ветровках и жилетках — их таких в Питере миллион!

Непонятно было одно: зачем она вообще приходила? Пощекотать нервы? Похвастаться перед приятелями — а я нынче у настоящего следователя была?

За окном полыхнуло, громыхнуло, завыла чья-то сигнализация, точнее, сразу несколько, целый оркестр. Опус «Ночная гроза» в исполнении небесных фанфар с аккомпанементом автомобильных сирен, хмыкнула Арина. Вот ведь досиделась! И что? Ждать, пока дождь закончится? Вызвать такси? Воодушевиться классическим «не сахарные, не растаем»?

Когда она, изрядно промокшая, несмотря на предусмотрительно прихваченный утром зонтик, добралась наконец до дома, Виталик уже спал. В квартире было тихо, темно и как-то непривычно. Ни посуды в раковине, ни ботинок посреди прихожей. Даже пакет, торчащий из помойного ведра, был девственно чист.

Только на кухонном столе почему-то лежал старенький плед, скрученный в узел. Она осторожно потрогала мягкую ткань, потянула за угол, потом за другой… Внутри обнаружилась кастрюлька, а в ней — борщ. Арина варила его в воскресенье, перед тем как позвонить Мирре Михайловне, Варила большую кастрюлю, чтоб хватило хотя бы до среды, эта, литровая, с отколотой немного ручкой, служила у них только «на разогрев».

Кастрюлька была еще теплая.

К горлу вдруг подкатил комок. Казалось бы — пустяк какой: муж позаботился, чтобы замученная работой жена не забыла поужинать. Не сварил ведь этот самый борщ, всего лишь разогрел. Но главное ведь — забота! Причем без всяких просьб! А если кто этого не понимает, он ничегошеньки не понимает в человеческой жизни!

Виталькина мама наверняка скорчила бы презрительную, а то и гневную гримасу: это ведь жена должна обеспечить усталому после работы супругу горячий ужин, а не наоборот! Но она далеко, а они с Виталькой здесь, и какая разница, что там считает свекровь!

Слезы продолжали течь, но Арина упрямо черпала ложку за ложкой, прямо из кастрюльки, пока та не опустела.

* * *

Рядом кто-то был. Нет, не рядом, но — здесь, в той же тьме, в которой тонула Мирра. Она не могла понять, откуда взялось это ощущение, но была абсолютно уверена — тут кто-то есть. Это не галлюцинация, не бред, не сон. Минуту назад она действительно спала, но ее что-то разбудило!

Звук? Свет? Движение воздуха? Запах?

Тишина, во весь голос кричащая о чужом присутствии, тянулась бесконечно долго. Почему он не двигается? Примеряется, как ему будет удобнее убивать сразу двоих?

Или… Или он ждет, когда они с Миленой умрут сами?! Но Милка говорила, что он держит своих жертв максимум неделю. А без пищи человек может и месяц прожить, неделя — слишком мало, чтобы взять и умереть.

В горле что-то царапнуло. Без пищи. А без воды?