Увиденное и услышанное [litres]

– Гм, я их не помню, – говорит Фрэнни, хотя все это время они были здесь, у нее в голове. Темные смутные силуэты. Звук трубы.

– Они тоже хлебнули горя, как и все мы. Но Коул – он хорошо справляется. Приложил руку почти ко всем домам в городке. Думаю, дело в его глазах – они такие синие. Женщинам достаточно лишь взглянуть на него, чтобы тут же достать чековую книжку. У его дочки такие же глаза, да и у всех Хейлов. Она с моей внучкой дружит. Здорово, правда? Как в той присказке – что посеешь…

– То и пожнешь, – говорит Фрэнни и улыбается.

– Ну, я поехала. Не забудь, мне можно позвонить в любую минуту. Даже по мелочам.

Фрэнни смотрит вслед, пока машина Мэри не исчезает из виду. Она обхватывает себя руками – зябко. Она смотрит на пустые поля, сараи. Черные деревья. Одиночество.

Потом она поворачивается, будто ее окликнули из окна на втором этаже, из комнаты матери.

Шторы отодвинуты. В комнате светло.

Она едет в город купить пива. Не то чтобы ей нравилось пить, это как лекарство. Ей придется напиться, чтобы уснуть. Ну, возможно, водки – давнее испытанное средство. При определенных обстоятельствах она вполне могла бы спиться. Был краткий загул в интернате, когда ее заставили пойти к психиатру. В колледже она наловчилась пить и одновременно учиться на отлично, но медицинская школа при университете положила этому конец. Нужно было быть в полном сознании ежесекундно, быть наготове, с ясной головой.

Городок странный, он будто застыл во времени. Проезжая мимо церкви, она замечает, что священник открывает калитку – седой человек в толстом шерстяном шарфе, он натягивает пальто и разговаривает, видимо утешая, со старой женщиной в синтетическом платке – та стоит на тротуаре. Ветрено, верхушки деревьев сильно качает, они разгоняют свет. Вот маленький кинотеатр, лавка с пончиками, кафе.

Магазин алкоголя – в конце квартала. Здесь пусто, свет не горит, лишь пыльные солнечные лучи. Она осматривает полки, у ног вьется полосатая кошка. Большое окно с желтыми ставнями делает улицу снаружи похожей на старую фотографию цвета сепии. Человек за прилавком откашливается и говорит:

– Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится, – и уходит писать в конторской книге. Она с удивлением замечает, что он пишет стихи, будто складывает слова в столбик. Она видит слова «очаровать», «дрозд», вглядывается в его лицо, пока он принимает оплату.

Рядом, у рынка, она покупает сэндвич и пакет чипсов и потом съедает их в машине, жует с набитым ртом, смотрит в лобовое стекло на небо. «Аноним, – думает она, – чужачка в чужом городе». Небо здесь другое. Облака и то, как сквозь них пробивается солнце.

На кухне она изучает содержимое шкафов, но стаканов нет, только банки.

– Вот ты – в самый раз, – говорит она старой банке из-под огурцов, потом наливает ее до половины и кидает в нее лед. Водка дает ей силы взяться за шкаф, целый мир, погруженный в темноту. Город накренившихся коробок. По большей части барахло – потрепанная одежда, поношенные туфли, сломанная бытовая техника, доисторический пылесос. Словно сокровище, она находит обувную коробку с фотографиями. Ее и радует, и тревожит, что они нашлись. История, оставшаяся позади, думает она, отчасти ее собственная. Последние месяцы жизни ее матери.

Как жестоко, что отец не удосужился их забрать, не понял, как они важны. Она перекладывает их, как карты таро, переворачивает, думает: «Это твое прошлое, ничего не поделаешь; это твое будущее, единственный путь, который ведет к остатку жизни».

Хрупкие, пожелтевшие от старости, снимки похожи на фрагменты большой истории. По большей части на них она, шустрый ребенок в солнечном доме. Играет с деревянными ложками, кастрюлями и сковородками, в одних трусиках, на траве, на заднем плане – целый сад рудбекий. Сидит на детском стульчике и выдувает пузыри. Гоняется за котенком. Таскает на веревочке деревянную собачку. Ей приятно видеть, что она была здесь счастлива и любима. Она никогда не знала, как представлять эту часть своего детства, потому что отец не удосужился рассказать ей.

Так кто же были ее родители? Кто такая Кэтрин Клэр? От нее осталось лишь несколько фотокарточек. Вот она в саду, в белом платье без рукавов. Вот у огня. Вот на переднем крыльце, курит и смотрит так, будто знает – а вот что, Фрэнни не может понять. Вечеринки, незнакомые люди с бокалами, с сигаретами и непроницаемыми лицами, как писатели на книжных обложках. А вот ее отец, молодой, стройный, одетый как профессор – твидовый пиджак, носки в ромбик, туфли без шнурков. Есть в нем что-то такое – отстраненное, безразличное, выражение лица скорее высокомерное. Темные глаза, губы без улыбки. «Двойственность», – думает она.

Он правда был настолько несчастлив?

Может, она это домысливает. Или это ее собственная история про отца, та, которую она все это время сочиняла.

Под вечер у дверей останавливается грузовик с надписью «Братья Хейл» на дверце. Она выходит на крыльцо, прикрывая глаза от солнца.

– Вот, дров привез, – кричит шофер. – Куда вам сложить?

– Там, сзади. Кажется, я видела навес.