Увиденное и услышанное [litres]

Здесь уже все заросло. Сирень ползла по вагонке, и от ее запаха кружилась голова.

Она посмотрела на него.

– Думаешь, он это сделал?

– Не уверен.

– Трэвис так думает. И его отец тоже.

– Ты проводишь с ним слишком много времени.

– Мы просто друзья. Ты ревнуешь?

– Да.

Он помнит, как ей было приятно это признание.

Она стояла там в холле и внимательно слушала, и он притянул ее к себе и поцеловал, теряя терпение, стремясь раздеть ее, но она сказала:

– Нет, подожди. Я хочу сначала подняться. Посмотреть.

Он не смог остановить ее. На полпути она замерла, слушая, как в полях гуляют ветер и дождь. Эти звуки были ему знакомы.

Она осторожно пробежала кончиками пальцев по стене в коридоре и минуту спустя сказала:

– Думаю, она розовая.

– Это была комната дочки. Они всё поменяли.

Она отошла и посмотрела на дверь проклятой комнаты.

– Не надо, – сказал он.

– Почему?

– Я не хочу.

Она кивнула.

– Как мог кто-то…

– Никто не знает. Ни у кого нет ответа.

– Люди странные, – сказала она. – Жуть.

– Не все. По большей части они неплохие, тебе так не кажется?

Он взял ее за руку, глядя на тени у нее на лице.

– Я знаю, зачем мы здесь, – сказала она.

– Мы вовсе не обязаны.

Но она взяла его за руку и повела вниз, в комнату, где он когда-то смотрел, как умирает его дед. Там теперь вместо кровати старика стоял диван. Он медленно раздел ее.

– Поцелуй меня, – сказала она, и он уложил ее на подушки, и они какое-то время целовались, а потом она сказала: – Ну, давай же.

– Ты уверена, что хочешь?

– Быстро, а то передумаю.

Они только начали, когда он услышал – наверху кто-то расхаживает туда-сюда.

– Слышал? – прошептала она.

Они лежали неподвижно, вцепившись друг в друга. И вот тот, кто был наверху, пошел вниз по лестнице.

Он в жизни не одевался так быстро. Они выбежали наружу, прыгнули в его грузовик и уехали.

И он больше сюда не возвращался.

3

«Это все подозрительность», – думает она, роясь в шкафу, подозрительность не дает ей ни с кем сблизиться. В этом она пошла в отца, может, потому что они так много переезжали. Он был излишне осторожен и придирчив, для его дочери ничто не было достаточно хорошо. Он покупал им дом в очередном городе, уничтожал старую кухню и крушил шкафы с яростью настоящего безумца, а потом оказывался недоволен результатом. Безнадежно. Она приходила из школы домой и заставала объявление о продаже.

Он очень старался, но она знала – он не похож на других отцов. Отстранен от мира. Их тихие ужины за просмотром «Шоу Косби»[116]. Потом долгое сидение за уроками. К счастью, в восьмом классе учитель забеспокоился, он предложил интернат и даже помог устроить туда Фрэнни. «Так будет лучше, – сказала она отцу. – Для нас обоих».

Пьяная, усталая после долгого дня, она поднимается по лестнице, едва ли не ожидая, что появится зомби. Проходя мимо двери матери, она делает именно то, чего делать не надо бы, – открывает дверь. Как актриса на сцене, она стоит в лучах света, ожидая драматичного поворота. Но в комнате темно и тихо. Она с вызовом нажимает на выключатель, и кошмарный свет заливает комнату.

– Я просто хочу что-нибудь почитать, – говорит она в пустоту, идет по вытертому персидскому ковру к книжному шкафу, где, привалившись друг к другу, ждут с десяток томиков. И еще кое-что. Большая коробка в форме сердца, такие обычно покупают на День святого Валентина.

Она осторожно открывает ее, ожидая найти давно испортившиеся конфеты, но там конверты, пять или шесть, набитые письмами. Она закрывает коробку и забирает ее с собой.

От дверей она снова окидывает комнату взглядом. «Комната, где произошло убийство», – думает она.

Она оставляет свет и тихо закрывает дверь, будто ее мать простудилась и лежит в постели.

Слишком поздно, чтобы принять душ, да и в любом случае в ванной слишком холодно. Мэри положила полотенце и кусок мыла, и Фрэнни тронута заботой. Она быстро моется, не глядя на свое отражение, на свою навязчивую красоту, и торопится лечь и закрыться одеялом до подбородка. Она устраивается на подушке, поправляет лампу и открывает коробку.

Письма без адреса, конверты чистые, и она решает, что их не читал никто кроме автора, который писал их на линованной бумаге, небрежно выдранной из блокнота на пружинке.

Изгнание

12 сентября 1978 года

Дорогая мама,

привет из Сибири.

Знаю, я уже писала тебе об этом, но ты простишь мне навязчивость. Мне просто не с кем поговорить. Характерно, но (и этому никто кроме меня не удивлен) у меня нет настоящих друзей и надежных союзников. Мне стало яснее ясного, что, выйдя за Джорджа, я совершила серьезную ошибку. Я устала оправдывать его. Прежде я думала, что он, возможно, слишком много работает или беспокоится из-за своей карьеры. Эта его мрачная физиономия. Теперь я просто думаю, что он странный.

Знаю, ты велела мне сохранить брак ради Фрэнни, сказала, что иначе будет туго с деньгами, что меня, мать трехлетнего ребенка, почти наверняка никто не полюбит. Но должна признаться, что мои эмоции перевешивают рациональные суждения. Я тебя понимаю, мама, и знаю, что твой брак был чередой компромиссов, но я не такая сильная, как ты.

9 октября 1978 года