Увиденное и услышанное [litres]

Когда она ездила в машине Джорджа, особенно с Фрэнни, ей становилось особенно ясно, как по-разному они привыкли действовать. Во-первых, он отказался устраивать сзади детское кресло. Он заявил, что хватит ремня безопасности, и сослался на свое собственное детство, но она знала, что дело не только в этом. Детское кресло на заднем сиденье кабриолета, несомненно, повредило бы его образу свободного молодого профессора. Пусть это и не было обязательно, она установила кресло на заднем сиденье своего «универсала», как только они переехали сюда. Джордж редко ездил в ее машине. Он всегда потешался над ее манерой водить, обвиняя в том, что она водит по-женски и что ее шатает из стороны в сторону по дороге, хоть это и было не так.

В машине Джорджа она всегда чувствовала себя чужой. Кожаные сиденья, слабый запах сигарет свидетельствовали о том, что он делал, когда был не рядом с ней, – делал то, что, черт возьми, хотел.

Он пристегнул Фрэнни и сел за руль. Она чувствовала запах его потной рубашки. Он выехал на дорогу, волосы их развевал ветер.

– Мама, ветер, – сказала Фрэнни.

– Да, действительно. – Кэтрин улыбнулась дочери. Она заметила, что из портфеля Джорджа торчит книга, и вытащила ее – потрепанный ветхий томик, «О небесах, о мире духов и об аде». – Что это?

Он нахмурился.

– Это Флойда. Хочет, чтобы я прочел. Он одержим этим бредом.

– Сведенборг? – Она повертела книгу в руках. Обложка совсем истрепалась.

– Не беспокойся, – сказал он ей. – Ты точно попадешь на небеса.

– Почему это кажется оскорблением?

– Это не оскорбление, Кэтрин. Ты одна из немногих счастливцев.

– А ты, Джордж? Куда попадешь ты?

– Почему это кажется оскорблением? – передразнил он.

– Сам знаешь почему. – Она скрестила руки на груди. – Ты всегда делаешь что захочешь.

– О… а ты – нет? Ты получила ровно то, что хотела.

Она просто посмотрела на него. Что толку углубляться. Он всегда поворачивал все по-своему, перекладывал на нее. Так он избегал того, о чем не хотел говорить. Чего она хотела? Ответа на этот вопрос не знала и сама она.

– Тогда удачи. – Она положила книжку между ними.

– Сама знаешь, я не верю в эту чушь.

– А я верю. Это ты ни во что не веришь.

Он нахмурился, и она подумала, что он сейчас скажет что-то злое – но нет. Они какое-то время ехали молча, горячий ветер дул в лицо.

– Как сыграл?

– Он делает глупые ошибки. Я, блин, просто размазал его.

Она старалась быть хорошей женой. Это был ее долг – а он пытался заработать на жизнь. Домой он приходил усталый. У него были некоторые ожидания, будто мысль о браке сопровождалась рядом дополнений, как новенькая машина: поцелуй в щеку, джин с тоником, тарелка сыра и оливок, газета, почта.

Ритуалы цивилизованных людей.

Она расстилала скатерть, приглаживая складки рукой. Она складывала салфетки и раскладывала приборы. Она смотрела в окно, где свет боролся с темнотой, а потом все же темнело – слишком рано.

– Как прошел день? – спрашивала она.

Он рассказывал ей о студентах и занятиях.

– Другие профессора, – говорил он, – страшные снобы. А ты как?

Что она могла рассказать? Пока дочка смотрела мультик, она пылесосила, мыла пол на кухне, прибиралась в ванной, а когда Фрэнни разлила яблочный соус, опять вымыла пол. Мыла посуду, стирала, принесла с сушилки теплые простыни. Они пообедали, а на улице шел дождь. Они пошли гулять в резиновых сапогах и дождевиках, играя зонтиками, будто гейши, и поднялись по заросшему травой склону холма. Кэтрин взяла у Фрэнни зонтик и разрешила ей сбежать с холма, алый дождевик выделялся на фоне травы. Они топали по лужам и обрызгали себя грязью. Потом, пока Фрэнни спала, она покурила на улице под восходящей луной.

У него было три группы, всего шестьдесят студентов. Ночью он запирался в кабинете с пачками письменных работ на проверку. Если Фрэнни слишком шумела, била в бубен и трясла маракасами, он распахивал дверь и кричал: «Хватит шуметь! Папа так работать не сможет!»

Позже, лежа в темноте, она чувствовала, что в ногах кровати есть что-то… нет, кто-то. Порой она просыпалась, дрожа от холода, будто спала в снегу.

Как-то она проснулась от звука пианино – снова и снова звучала одна нота.

Она разбудила Джорджа.

– Ты слышал?

– Выруби гребаный свет!

Она лежала не смыкая глаз и ждала, ждала… сама не зная чего.

Потом начались проблемы с Фрэнни – каждую ночь около трех часов. Она бродила по коридору, хныкала, забиралась в кровать со стороны Кэтрин.

– Мама, мне страшно.

Кэтрин не возражала – ей было даже легче знать, что малышка рядом и в безопасности, но Джордж был против. Строгий, как сержант на плацу, он вставал, подхватывал девочку на руки и нес в детскую, невзирая на ее шумные протесты.

– Дети не должны спать с родителями, – пояснил он в первый раз. – Это нужно знать.

Кэтрин с бьющимся сердцем лежала, слушая плач дочери.

– Оставь ее, – предупредил он. – Ты пожалеешь, если встанешь.

– В смысле – пожалею?

– Пожалеешь, – пробурчал он.

– Что, Джордж? Что ты сказал?

Но он не ответил и лишь сердито отвернулся.