Увиденное и услышанное [litres]

Он нажал на педаль и поехал, глядя, как уменьшается ее изображение в зеркале. Вот зараза, думал он, мчась по пустой дороге. Да, им не особо повезло. Да, он повел себя как засранец. Да, она была поверхностна и наивна. Но все же у них получалось – они вместе растили Фрэнни, и неправда, что он не любил ее – отчасти все же любил. Она – мать его ребенка, как же иначе!

Он развернул машину и помчался обратно.

– А ну садись.

Она шла.

– Слушай, извини, а? Я все испортил. – Сказать это было приятно – пусть это и не было правдой. Она виновата не меньше его. Она получила по заслугам, а он сдержался и не напомнил ей. – Эй, слышала, что я сказал? Кэтрин!

– Дурой меня считаешь?

– Что?

Она помотала головой.

– Что толку говорить с тобой.

– Это же просто смешно.

Она плакала, тушь стекала по щекам.

– Мы создали эту великолепную ложь.

– Ты пьяна. Вот в чем дело. Тебе нельзя пить – разве не знаешь? – таким, как ты, нельзя.

– Таким, как… что?

– Таким чувствительным и ранимым, поняла? Я же тебя испортил, да?

Он притормозил, вышел и схватил ее, она стала сопротивляться и дала ему пощечину, он ударил ее в ответ. Она отпрянула, и он увидел кровь.

– Прости. Дай я… – Он потянул ее за платье, и оно порвалось.

– Не надо, Джордж. Оставь меня. Ты уже достаточно натворил.

Она села в машину. Он осмотрел дорогу. Никого. Он вгляделся в бархатную темноту и увидел пару желтых глаз. Единственным свидетелем был стоявший в поле олень.

Мальчик уснул на диване.

– Фрэнни спокойно легла, – сказал он, глядя, как Кэтрин метнулась наверх, словно животное, придерживая платье и прикрывая глаз. Джордж заплатил ему чуть больше обычного.

– Будет и еще, ты все правильно сделал. Дай отвезу тебя домой. – Мальчик сунул деньги в бумажник. – Положи бумажник в карман. – Жена критиковала Джорджа за бесчувственность, но он мог быть великодушен, когда сам того хотел, и восхищался преданностью мальчика, который всегда появлялся вовремя, даже чуть раньше, чем надо. В наши дни мало надежных людей. Он знал, что может доверять Коулу, тот все сделает. Он чувствовал, что, как ни странно, Коул Хейл похож на него самого.

– Красивая машина, мистер Клэр.

– Итальянская. – Он опустил окна и поехал чуть быстрее, чем следует. Похоже, мальчику это понравилось. Он вдруг достал косяк и закурил. – А ты хочешь?

Коул посмотрел на косяк и покачал головой.

– Ну же, я не заставляю. Вот, бери.

– Не знаю, мистер Клэр.

Джордж решил, что мальчик просто проявляет вежливость.

– Ну же.

Коул нерешительно взял косяк, затянулся – и закашлялся.

– Совсем не трудно, правда?

Коул позволил себе улыбнуться. Джордж подумал, что таких секретов будет еще много.

Мальчик жил у дяди на Дивижн-стрит, в узком доме, стенами смыкавшемся с соседними. Он подъехал к поребрику.

Дверь открылась, вышел мужчина и встал на крыльце, уперев руки в бедра. Взгляд у него был острый, как у добермана.

– Это мой дядя.

– Добрый вечер.

– Добрый.

Джордж помахал, но дядя не помахал в ответ, и как только мальчик поднялся по лестнице, дядя взял его за плечо и провел в дом. Дверь закрылась, свет погас.

Доехав до дома, Джордж прошел в кабинет и открыл бутылку столетнего виски, подарок отца на защиту диссертации – разумеется, новый статус ничего ему не принес. Он подумал об университете, этих придурках с факультета. Уоррен, мать его, Шелби. В итоге должность ему не предложили – ну и ладно. Джордж был вполне счастлив в своем гетто, где никто не ставил под сомнение его квалификацию. А факультет они могли засунуть себе в задницу, ну правда. Пошел этот Нью-Йорк куда подальше.

Он хорошо провел время у Соколовых. Они отличались от всех, кого он знал в городе, – аспирантов, изображавших из себя что-то вроде театральной труппы и наслаждавшихся предсказуемыми пороками, и его так называемых коллег с факультета истории искусств, манипуляторов несчастных. Он устал от сплетен, борьбы за статус. От этого его спасло место в Сагино. Он утратил веру в обыкновенное, в то, что связывало их, и вышел из этой петли времени, словно астронавт, вернувшийся на землю.

Жена лежала на самом краю матраса, лицом к стене, под белой простыней торчали ее лопатки.

– Хорошо бы ты простила меня, – сказал он ей в спину. – Ты же знаешь, я не хотел.

– Джордж.

Больше она ничего не сказала.

– Ты же знаешь, я бы никогда не причинил тебе боль.

– Ты причиняешь ее постоянно.

Он уставился на свои руки. Почему-то он вспомнил, как плакала его мать, когда он делал что-то не так, потом умоляла его вести себя прилично. Он рано научился водить их за нос, манипулировать ими.

– Жаль, что ты видишь это так. Думаю, это не совсем верно.

– Ты изменяешь мне, Джордж?

– Разумеется, нет.

Она внимательно присмотрелась к нему.

– Могу я тебе верить?

– Да. Конечно, ты можешь мне верить.

– Почему ты всегда приходишь так поздно?

– Я просто только что начал на новом месте, – сказал он. – Приходится тратить время, исполнять обязательства.