Увиденное и услышанное [litres]

Они выпили на каменной террасе. Джордж был рад посидеть на улице, подальше от этого зоопарка. Джастин принесла поднос с сыром и крекерами, фигами и оливками. У нее были груди как у ее бабушки, чуть не до пупка. Платье просвечивало, и он увидел их форму и ее узкую талию. Он подумал, что у нее глаза Мадонны, какой ту писал Караваджо: Мадонна с глазами шлюхи и длинными непослушными волосами, струящимися по спине. У нее были большие босые ступни и небритые икры. Из подмышек торчали черные волосы. Пока она исполняла обязанности хозяйки и пополняла запасы напитков и крекеров, он уловил запах пота. А у Брэма был вид чудака-изобретателя, человека, носящегося с большими идеями и новаторскими механизмами, но слишком одинокого, чтобы делиться ими, – возможно, у него было мало понимающих друзей. Джордж знал таких же страдающих от собственного интеллекта людей еще в школе, и они в итоге были одиноки и ничего толком не добивались. Однако Джастин была рада служить ему переводчиком, и Брэму это нравилось, он улыбался и одобрительно кивал, словно каждое ее слово было на вес золота. Вообще-то Джастин могла говорить хоть за всю компанию.

– Какая красивая ночь, – сказала Кэтрин.

– Посмотрите на луну, – сказала Джастин. – Такой больше нигде не увидите.

Они все подняли глаза.

– Луна здесь ярче, – сказала Кэтрин.

– Знаю, – сказала Джастин. – Мы долго жили в городе.

– Пока не решили спрятаться, – добавил Брэм.

Они заговорщицки улыбнулись друг другу.

– Мы жили одной жизнью, – сказала она, – теперь живем другой.

– Мы больше не хотели компромиссов.

– Конечно, все решили, что мы сошли с ума, раз сюда переехали.

– Разве компромисс в наши дни не норма? – сухо заметил Джордж.

– В этом мало приятного, – сказал Брэм. – Приходится хотеть меняться, и тебя не любят даже те, кого любишь ты. Половина моего семейства считает, что мы с Джастин не в себе, раз живем тут в глуши. Им не нравится, что я женился на гойке. Им не нравится, что у нас нет детей.

– Но нельзя же давать чужим правилам определять тебя, – добавила Джастин.

– Ну, – сказал Джордж, отчего-то обидевшись. Его-то как раз всегда определяли другие. Он посмотрел на жену.

– Без правил мы были бы безответственным обществом, – сказала она.

– Мы безответственный вид, – сказала Джастин. – И так было всегда.

– Можно подумать, именно правила делают нас безответственными, – сказал Брэм.

– Говорит как истинный анархист, – с гордостью подтвердила его жена.

– Легко теоретизировать, когда у тебя столько денег. – По мнению Джорджа, у Соколовых было мало обязанностей – ни детей, ни, возможно, даже кредитов. – Легко жить без правил, когда ты можешь себе это позволить, – сказал он.

– Да, верно, – сказал Брэм, вовсе не обидевшись. – Я понимаю, что нам повезло. Все это… – он показал на дом, на поля. – Хорошая жизнь. Нельзя отрицать, нам повезло больше, чем многим.

– Хорошая жизнь, – повторил Джордж, толком не понимая, что это значит. Когда он был ребенком, родители толкали его наверх, чтобы он достиг как можно больше. Даже тогда он считал их страшными оппортунистами. – Вы говорите так, будто это просто.

– А я и думаю, что это просто, – ответил Брэм. – Любовь. Любовь – это главное. – Брэм взял жену за руку.

Этот жест раздражал Джорджа.

– «Все, что тебе нужно, это любовь»[72], – сказал он, цитируя «Битлз», и допил напиток.

– Великолепный инжир, – сказала его жена, тактично сменив тему.

– Разве они не огромные? Я в город ездила, купила их у Забара. – Джастин встала. – Пойдемте – покажу вам ваш шарф. Он почти готов.

Джорджу показалось, что она натурально увлеклась его женой, как увлекаются новой темой. Обняла ее за плечи, словно крылом, ведя к ярко освещенному дому.

Брэм снова наполнил их бокалы.

– Как вам в колледже? Джастин рассказывала о вашей работе. Вы живете ею.

– Знаю. Мне все время об этом напоминают, стоит только отступить. Но все это, – он показал на далекие горы, россыпи звезд в темнеющем небе, черные деревья вокруг серебристого пруда, – это классическая школа реки Гудзон.

– Я когда-то слушал курс истории искусств. Усыпительно. Извините.

– Мои студенты – они всегда дремлют на лекциях со слайдами.

Брэм улыбнулся.

– Не принимайте близко к сердцу.

– Я включаю свет, и это типа добро пожаловать в реальный мир. Моргают и потягиваются. Зевают.

– Серьезно, вы снижаете за это отметки?

Джордж засмеялся.

– Надо бы.

– Моя мать была художницей, хотя все были невысокого мнения о ее работах.

– Жаль.

– Она таскала меня в Уитни. Я жаловался. Тогда я еще не понял, но это на меня подействовало. Думаю, оно дало мне перспективу.

– В смысле?

– Ну, в том, как я вижу мир. Вы видите цвет. Свет. Лица. – Он закурил и посмотрел на Джорджа. – Можете представить мир без искусства? Можете представить мир без Матисса?

– Вообще говоря, нет. Особенно без Матисса.

– Это наша культурная пища. Без нее мы были бы совершенно нецивилизованными.

Джордж кивнул, он и вправду был согласен.