Увиденное и услышанное [litres]

– Это здорово, – сказал Джордж, потом сообразил, что мог его обидеть. – Но это ведь и очень трудно. – По правде, важнее Фрэнни у него ничего не было. Лишь она объединяла их с Кэтрин. На миг он задумался, не уйти ли от нее. Она с неизбежностью получит право опеки над ребенком. Судьи ведь всегда на стороне матери. Наверно, это правильно. Кэтрин точно уехала бы к родителям. Он представил, как они живут все вместе в том кошмарном доме, как обедают с подносами перед телевизором.

Они плыли, борясь с течением. Обратно будет полегче. Солнце садилось, яркое добела. Вода отливала серебром.

– А вы?

– Я?

– Как обстоят дела – ну, у вас с женой? Ваш брак, он оказался таким, как вы думали? Вы довольны?

Вопрос казался до странности личным.

– Конечно, – ответил он, но это была такая явная ложь, что он закашлялся.

– Ну, она у вас первая. Я вам говорил, что состою в третьем браке.

– Это может быть…

– Трудно, понимаю. – Он посмотрел на Джорджа оценивающе. – Дайте угадаю: она была беременна?

Джордж кивнул.

– И вы поступили благородно?

– Пытался.

– А теперь вы…

– Застрял?

– Это вы сказали, не я. Ну? Это так?

– В чем-то да.

– Ну, тут есть и плюсы, – ободряюще сказал ДеБирс. – Например, у вас дочка растет. Есть дом, стабильность. Любовь. – Он посмотрел Джорджу в глаза. – Как выясняется, это не то, что следует принимать как должное.

Джордж кивнул, чувствуя себя школьником, которого выбранили.

– Если на то дело пошло, мало столь же важных вещей.

– Выпьем за это.

– Звучит почти святотатственно.

– Нет, нет, – настаивал Джордж. – Вы правильно сказали.

– Когда уже влез основательно, трудно понять, что хорошо, а что плохо.

Река текла, словно лента транспортера, но с океаном ее было трудно сравнить. Джордж вырос на заливе, быстром и извилистом, и это сделало его умелым матросом. Кузен Анри научил его ходить на старой «Сойке», славном деревянном суденышке, которое, однако, было не слишком удобно спускать на воду с каменистого берега. Анри был француз, сын сестры матери, пятью годами старше Джорджа, худой, нервный, философ по натуре. Джордж пытался читать его книги – тот предсказуемо любил, к примеру, Рембо, и уже тогда родилось подозрение, что Анри гей. Джордж хвостиком ходил за ним, носил мольберт, смотрел, как тот пишет лодки и котелки с лобстерами и рисует в бесконечных блокнотах. В ответ Анри угощал его сигаретами и говорил об искусстве. Потом, Джорджу тогда было тринадцать, Анри утонул, катаясь на лодке. После похорон, как только родственники заполнили гостиную его дяди и тети, Джордж поднялся в комнату Анри и стащил его дневник. Он читал ночью, когда родители ушли спать, страницы были наполнены муками и хаосом вожделения. Где-то за неделю до отъезда в колледж он уничтожил дневник, разорвал в клочья и засунул в мусорный бак у Макдональдса, спрятал среди объедков гамбургеров и перепачканных кетчупом салфеток.

Он не забыл ту кражу и часто думал о ней в мрачные минуты. Казалось, этот момент определил его жизнь. Не то чтобы этим стоило гордиться.

Они выпили еще. Солнце покраснело.

– Красное небо ночи, – сказал Флойд.

– За радости наши. – Он поднял стакан и чокнулся с Флойдом. – Ваше здоровье.

Они пили молча. За рекой с шумом пронесся поезд. Они сидели и смотрели, как он мелькает между деревьев. Когда он исчез, Флойд спроси:

– А прочли ли вы Сведенборга?

– Немного, пока еще не особенно продвинулся. – Ему рассказ Сведенборга о небесах и аде казался подобием жуткого бульварного чтива, и это сильно вредило его мнению о ДеБирсе. – Не знаю, Флойд. Небеса, ад, ангелы – это все, как бы сказать, не мое.

– Так вы решили, что это бред сумасшедшего?

– Я довольно прямодушный парень, Флойд. Впрочем, там есть над чем подумать, – признал он, пытаясь хотя бы изобразить интерес.

– Наша культура одержима концом, результатом, – заявил Флойд. – Отметки, очки, награды. Колледжи, работа, машины. Собственность – осязаемые символы. Людям по большей части не по нутру абстрактные идеи, – усмехнулся он, допивая. – Даже странно, что так много верующих.

– Люди думают, что это их защищает, – сказал Джордж. – Они не хотят умирать в одиночестве.

– Смерть – наша общая страсть.

– А секс и деньги?

– Деньги обычно переоценивают. Секс – это страх и надежда.

– Надежда? На что?

– На любовь, разумеется. Очищение. – Флойд улыбнулся. – Любовь – это свет, любовь – это равновесие. Единый цикл. Смерть проще. Смерть абсолютна. Люди называют смерть великим неизвестным – и зря. Увидев ее, мы ее узнаем. Буквально чуем. Мы всю жизнь играем со смертью. Наркотики, алкоголь, еда. Она повсюду. Мы сражаемся за нее. В супермаркете – эти кричащие заголовки о самоубийствах и передозе. Повседневные трагедии. Постеры с умершими, которые мы вешаем на стены, – Мэрилин, Джеймс Дин, даже Иисус. – Флойд пожал плечами. – Сведенборг выводит нас за пределы смерти. Небеса, ад – и да, ангелы тоже, то, что он называет сокровенными вещами небес и ада…

– «Он ввел меня в таинственные сени»[69], – сказал Джордж, цитируя «Ад».

– Разумеется, Сведенборг читал Данте. А скажите, вы не читали статью Фрэнка Сьюэлла о нем?