Узбекские повести

Через год в Галатепе организовали первый колхоз. Раима выбрали председателем, Мустафа стал его помощником. Вспоминаются теперь те годы, и не верится: будто все это было не с ними, а с кем-то другим. Ведь ничего тогда не имели, кроме голых рук и страстного желания трудиться. Все создавали из ничего! Раим был горячий, словно огонь. Поднял он галатепинцев, и все они, и стар и мал, все как один, вышли в Джамскую степь пахать дикую землю из-под бурьяна и горькой полыни. Раз в неделю люди возвращались в Галатепе, и то не всегда и не все, спали прямо на открытом поле, положив головы на свежие межи, пахнущие полынью и сырой землей. Ночи бывали прохладными, но днем такая жара — губы трескались. Воды было мало, ее отдавали в первую очередь младенцам и их матерям… Мустафа сколько раз видел, как молодые женщины, обнажив груди, прижимались к прохладной свежераспаханной земле, чтобы хоть немного унять жажду. Трудно пришлось людям. Мустафа и Раим работали рядом, каждый со своей парой волов. У одной пары в поводырях шла Анзират, жена Раима, у другой — Майрам, жена Мустафы, вели они за собой свои пары, а их мужья сзади, нажимая изо всех сил за ручки сохи, вгрызались в дикую степную, в давно переставшую родить землю. Не успеешь осилить и батмана, а уже меняй сошники. Даже железо не выдерживало… Трудно было, эх как трудно! Железо крошилось, а человек выдюживал… Одна борозда, почти незаметная в высоком бурьяне, пролегла на поле, смотришь, вторая, третья… все вширь, вширь расходятся крути, и вдруг — целое поле вздыбилось и задымило черным паром!..

Мустафа в те времена еще не знал, что такое усталость, он мог бы шагать за волами хоть целые сутки, но и он все же время от времени останавливался, отрывал грудь от сохи и кричал жене:

— Постой, Майрам, осади волов, я больше не выдержу!.. И ты, эй, Анзират, остановись… Раимбай, заставь жену передохнуть!..

Но отдых был нужен не так ему и женщинам, как Раиму с его старой раной. Раим не садился отдыхать, ему, мужчине, было совестно показывать свою слабость, он наверняка знал, что не встанет, стоит ему сесть, и поэтому, еле держась на ногах, оперевшись на могучие шеи волов, делал вид, будто осматривает ярмо… Женщины уходили к палаткам на другой конец свежей пашни, Анзират принималась кормить грудью маленькую дочку, Майрам присаживалась посидеть немного с заскучавшим сыном. Сыну Мустафы тогда исполнилось пять лет. Временами, любуясь, как сын его бегает за крупными, залетевшими с сырых тугаев, стрекозами, Мустафа говорил Раиму:

— Видишь, Раим, пашем мы тут с тобой, а дети наши тем временем растут, дай-то бог, чтоб у них сложилось все получше нашего!.. Дети подрастут, мы чуть-чуть постареем, и вот однажды приду я к тебе…

— Покороче, Мустафа, — смеясь прерывал его Раим, — Я знаю, что ты собираешься сказать: придешь сватать мою дочь, будешь точно так же нудить… Ладно уж, Мустафа, так и быть, выдам я дочку за твоего сына!..

Но сыну Мустафы не суждено было жениться на дочери Раима. Восемнадцати лет он ушел воевать с немцами. Мустафа никогда в жизни так не боялся смерти, как в те годы. Нет, не за себя он боялся, он думал о сыне, о молодом, восемнадцатилетнем веселом парне, каким он запомнил его в последний раз. Долгими ночами Мустафа молил бога: «О, господи, верни мне Базара живым, если тебе нужна чья-то жизнь, возьми лучше мою, но верни мне Базара, пускай он даже не увидит меня, пускай он только вернется живым…» Но, видно, молитвы Мустафы не дошли до бога — Базар не вернулся.

Потом Мустафа потерял жену Майрам. И женился на Гульсаре. Ведь должен же хоть кто-то испечь в доме хлеб, разжечь огонь в его очаге, присмотреть за маленькой дочкой. Теперь дочь уже замужем. Лет десять прошло, как Мустафа не видел ее. Честно говоря, он и не хочет ее видеть, так уж получилось, лучше о ней не думать. Отчасти и из-за нее он не заходит во многие галатепинские дома. А братья, — кто полюбил богатство, кто женщину, кто еще чего, и вот сегодня, глядишь, не такие уж все они братья, каждый живет сам по себе. Был еще племянник — сын Нишанбая, но тот забыл о своих родственниках по отцу. Ушел с матерью к ее братьям. Братья матери дали ему кров, братья матери женили, теперь он от них ни на шаг. И горе и счастье — все пополам. А до братьев отца ему и дела нет, повстречает — поздоровается, и на том спасибо.

Мустафа давно привык к этому миру, все перечувствовал, все перевидел, никого он не упрекает и ни на кого не обижается. Иногда в летнее время ходит на кладбище навещать родных. Присядет у могилы отца, пошепчет молитвы, поговорит… «Вот один я остался, отец, была мать, были вы, были родные братья, а теперь стали просто родственники…»