Узелок на память (Фельетоны)

— Да вы что, не узнаете меня?! — наступал гость. — В пятьдесят третьем годе я заготовлял утильсырье в вашем колхозе. После служил культурником в Мотовилихе. Затем ездил на лесосплав от промкомбината, а теперь решил податься в пастухи. Люблю ло́но природы!

Хозяин пялил на гостя осоловелые глаза и никак не мог припомнить, где он встречал этого человека. Не то в Любощи, не то в Дмитрове на осенней ярмарке? А может, случайно сидел с ним в чайной за кружкой пива? Да, кажись, вместе выпивали. Но где? Вылетело из головы. Не с одним этим человеком выпивал Снегирев. Разве упомнишь всех собутыльников!

Пока хозяин припоминал, гость расстегнул полушубок и вынимал из карманов какие-то заманчивые свертки. Вот блеснула бутылка с заветной этикеткой. От одного ее вида у Снегирева дух захватило.

— Вспомнил, дорогой, вспомнил! — закричал он, протрезвев. — Не вы ль на базаре в Подлиповке пивным ларьком заведовали?

— Кому ж еще заведовать, как не мне! — рассмеялся Ефимов. — Но сейчас не о том речь. Ведь худо у тебя с пастухами, говорю?

— Да уж хуже некуда, — с грустью сознался председатель. — В прошлом году колхозники по очереди скот пасли. И до того не лучше было. Зюзя кривой из Малой Балки пять тонн хлеба огрёб, а стадо голодом уморил.

— То-то и оно! — подытожил гость. — За этим и наведался к тебе, чтоб помочь. Хороший ты малый!

Перед тем, как откупорить бутылку, хозяин и гость сочинили «двухсторонний» договор. Ефимов обязался стеречь колхозный скот, а Снегирев — выплатить пастуху семь тонн хлеба, пять возов сена и тысячу целковых наличными.

— Одного я не понимаю, Михаил Данилович, — заметил председатель колхоза, — как ты справишься с тремя стадами? У нас не одна рогатая скотина, есть и безрогая. Овцы. Свиньи…

— Не беспокойся, дорогой Николай Николаич! — сказал лукояновский пастух и похлопал председателя по плечу. — Я торгуюсь с тобой вроде подрядчика, прораба, так сказать. Работу беру оптом, а уж в розницу отпускать ее предоставьте мне право. У меня все будет в ажуре.

…Пришла весна. Луга и долы покрылись шелковой травой-муравой. Над речкой черемуха благоухает. Лукояновский подрядчик сидит у омута и ловит окуней. К полудню рыба перестает клевать, жизнь в реке замирает. Михаил Данилович разводит костер, неторопливо готовит уху и, наевшись, засыпает богатырским сном.

К молочному стаду он пристроил Ивашку хромого — ленивого и вороватого мужика из деревни Осиновки. Был когда-то Ивашка колхозным конюхом. Пропил три хомута и бригадирову двуколку. Его оштрафовали и вытурили из колхоза. С той поры Ивашка стал шабашником. Он всегда там, где пахнет жареным. Любит погреть руки у чужого костра!

За овцами присматривают подпаски — Мишутка Лапин да Андрейка Белов. Ребята смышленые, но что с них возьмешь? Заиграются в бабки, а отара — шасть в огород, на капусту… Шкодит скот в посевах с такими пастухами. А Михаил Данилович и в ус не дует. Возвращается с рыбалки либо из лесу с лукошком боровиков, заглянет к пастухам.

— Ну как, орлы, пасете?

— Пасем! — нестройным хором отвечают пастухи.

— А что-то пшеница примята?

— Вчера уснули, скот и того…

— Председатель бранился?

— Где ему! Он и в поле-то не показывается.

— Счастье ваше, мазурики… Ну, пока, до скорого свидания.

Лопнуло терпение у колхозников.

— Зачем нанял проходимца? — наступали они на председателя. — Почему не спросил нашего согласия? С дармоедом снюхался. На литровку водки клюнул! С наших лугов миллионы можно брать, а мы то и знаем — убытки терпим. Там потрава, тут потрава…

Пуще всего боялся Снегирев женщин. Те не стеснялись в подборе выражений. Увидят председателя в обществе Ефимова да Ивашки хромого — налетят коршунами… Бог ты мой! Однажды чуть выволочку не дали. А Ефимова-таки съездили бутылкой по голове.

В такие критические минуты председатель обычно применял свою излюбленную тактику. Когда женщины, стараясь перекричать друг друга, наседали на него, он молча скреб затылок и глядел куда-то в заокскую даль. А едва наступало минутное затишье, Снегирев прихорашивался и начинал укорять разбушевавшихся колхозниц:

— И чего раскудахтались, наседки! Вас же облагораживаю. И ваших мужей не унижаю. Пастух — это, как бы вам подоступнее разъяснить, отшельник. Человек без роду, без племени. Седьмая вода на киселе… Вы, что ж, хотите быть отшельницами? Или ваши мужья согласятся за стадом ходить с кнутом? Ой, головы садовые! Простой истины не разумеете.

— Иди, расскажи эту байку своим собутыльникам! — взрывались женщины. — А нам очки не втирай. Вон у соседей пастухи на выставке были, с лекциями в Москве выступали. А он, ишь куда гнет! «Отшельники», «безродные кисели»…

…В деревне так уж принято: цыплят по осени считают. На этот раз колхозники «Нового быта» отступили от древнего крестьянского обычая. Они не стали дожидаться осени и подсчитали своих «цыплят» в разгар лета. Баланс вышел не в пользу Снегирева.

Общее собрание гудело, как растревоженный улей. Трутню-председателю и его единомышленникам обрубили крылья. В рабочей пчелиной семье, говорят, не должно быть тунеядцев!

Стриженый Асмодей