Узелок Святогора

От матери он как-то слышал, что Тимка здорово бегает за этой Катей, но не придавал тому особого значения, хотя недоброе чувство к девушке, которую посмели сравнить с его Верочкой, осталось. Поэтому-то в один из нечастых теперь приездов, прохаживаясь с друзьями по танцплощадке, где толкались пары, он зло высмеял ее, только что протанцевавшую танец с его бывшим одноклассником:

— Ну, Иван, и выбрал ты себе девку!

— А что? — насторожился тот.

— Да посмотри: ноги у нее, словно палки, тонкие! А губы как у негритянки, толстые.

— Ну и что? — запротестовал было Иван, но их разговор слушали и другие парни, и ему стало, наверное, стыдно, потому что в тот вечер Катю он больше не приглашал. Василь с некоторым удовлетворением посматривал на девушку, одиноко и растерянно стоявшую у ограды, а потом забыл о ней, о своей нелепой мести, и уехал, занятый все тем же — собой и Верочкой…

Сейчас он вспоминал об этом так ясно и отчетливо, словно видел перед глазами и размокшие от дождей доски ограды, у которой в синем коротком плащике стояла Катя, и ее бледное, с большими голубыми глазами и вишневым накрашенным ртом личико. Да и в самом деле, она чем-то неуловимо была похожа на Верочку, а обе они — на тех ярких, броских девчонок, чьи лица глядели с открыток, наклеенных на стекла машин, украшали стены в общежитиях. Не сам ли он виноват в том, что вызвал у младшего брата желание любить — и любить именно такую, как Верочка, похожую на нее?! И что бы делал он сам, если бы Верочка вдруг бросила его, запретила встречаться с нею?!

Он неподвижно застыл на заднем сиденье, чувствуя, как что-то грозное, неумолимо подступает к сердцу, когда он представляет бегущего к реке Тимку. Что это был за взрыв отчаяния, так ослепивший брата, обесцветивший для него все вокруг — теплое вечернее солнце, дышащий цветами и медом луг, саму жизнь?!

Полосы света выхватывали из темноты то стог у дороги, то поле спелой, плотно стоящей пшеницы, то вдруг зайца, который на мгновение застывал, ослепленный, а потом резво сигал куда-то в сторону. Чувство непонятной, необъяснимой и оттого еще более гнетущей вины плотным кольцом охватило Василя, и с невыносимым грузом вины и потери он зашел в хату, увидел мать, которая не бросилась навстречу, как обычно, но, шатаясь, поднялась с кровати и ждала, пока он подойдет, а потом упала ему на плечо и затряслась в плаче.

В хате было все как и прежде. Но и скатерть на столе, и диван, и плетеный коврик на степе, казалось, несут па себе печать растерянности, беды, словно из самой хаты вырвали кусок ее плоти и она невидимо истекает кровью…

— Где он? — спросил Василь.

— В морге, — тихо ответила мать и снова затряслась от сдерживаемого плача. — Завтра отдадут. Вскрывают его там…

Снова острой болью пронзило Василя — болью и ужасом перед черной бездной, куда невозвратимо ушел Тимка. Он обнял мать за плечи, ее теплом и тем, что соединяло их, защищаясь от холода пустоты смерти, словно он был снова маленьким хлопчиком, которому материнские руки казались самой надежной и нерушимой опорой. Подошел Антось и тоже обнял их, а темнота смотрела в окна, и только большой будильник на столе тикал громко и неутомимо, отсчитывая время…

Спать легли поздно; Василь не спал, а лежал в забытьи, то вскакивая, то что-то бормоча. Временами бился о стены большой мотылек, неведомо как залетевший на свет. Василь встал было, чтобы выгнать его, но мать тихо сказала из соседней комнаты: «Это ж, видно, душенька его тут, не хочет с нами расставаться», и он снова лег, щелкнув выключателем, но и потом лежал без сна, слушая, как все летает и летает по хате мотылек, словно и впрямь отчаянно искала чего-то чуткая Тимкина душа…

Он застонал, думая о том, что это только первая смерть. А ведь уйдут, уйдут все, кто сейчас спит, веселится, кто радуется жизни и любит ее. Он жалел их, неизвестных, и себя, и близких своих, и Верочку… Смешными и жалкими казались теперь ее маленькие радости — что надеть, как услать из дому «стариков», чтобы вволю повеселиться и «покайфовать», где достать билет на модный спектакль, и такими же жалкими казались собственные попытки и потуги жить красиво, так, чтобы завидовали другие… Да любит ли его Верочка по-настоящему? Всплыл в памяти нечаянно подслушанный разговор ее с матерью, где вспоминался какой-то Сергей и благополучно обойденные последствия, — он отмахнулся тогда от него, забыл… И это ведь из-за нее он не ездил к родным, не смотрел за Тимкой. Может, все было бы иначе, если б он нашел время выслушать брата, вглядеться в него?!

А боль все не проходила, и была она сильнее всего, что до сих пор знал Василь. Сильнее ожога, после которого он месяц лежал в больнице, и разодранной до кости ноги, переломанного ребра, когда он попал в аварию. Он дивился тому, что душа может болеть сильнее, а еще говорят, что нет ее, души. А если нет, то что тогда болит в нем?