Узелок Святогора

— Что у тебя, мало занятий? Создавай условия для мужа. Коли своих пациентов.

— А еще?

— Хватит с тебя. Другого нет! И не будет, Ира. Разве ты этого не понимаешь? Остальное — сказки. Такие же, как твое яблочко. Пойдем и забудем эти бредни.

— Бредни?

— Забудь о них. И чем скорее, тем лучше. Не то…

— Не то ты бросишь меня?

— Я этого не сказал. Но и ты не испытывай мое терпение. Не думай, что ты нечто особенное. Таких, как ты, полно, целое море.

Она не закричала, не взорвалась. Тихо ответила:

— Думаешь, я не открыла этот секрет? Не думала об этом? Вот потому и кричу. Мне уже тридцать, а я ничто. Одна из целого моря. А хочется быть единственной… И могла же стать. Где же я себя потеряла, в чем, когда?

Он махнул рукой и пошел к машине. Темнело. Сиротливо и страшно чернели искалеченные внутренности мотора, бесполезное колесо тихо сипело, как бы истекая памятью о пройденных дорогах.

Ирина стояла неподвижно, несчастная, смятенная, не находя ответа, думала над тем, как жить дальше. Не глядя на жену, угрюмо молчал Михась.

У ног Ирины, покачиваясь, трепетали на ветру ярко-зеленые листочки земляничника и пружинистые стебли вереска — такие яркие, свежие и синие, словно природа создала их и нарочно поместила в этом месте, где часто происходят аварии…

Бумеранг

Теплым июльским вечером, в субботу, за неделю до свадьбы Василя Асоты, в речке Светлянке утопился его брат Тимка.

Василь в ту субботу не поехал домой, в поселок; нужно было на примерку в ателье, потом в магазин «Счастье» — выбрать обувь: он как раз высмотрел подходящие туфли: на тонкой кожаной подошве, с желтыми аккуратными кантами и шелковыми шнурками. Нужно было, кроме того, купить подарки сватам и свидетелям, хотя кое-что у него было: капроновые, со штампованным фабричным узором рушники, белые и розовые цветочки, которые будут вдеваться в петлицы, конфеты в ярких блестящих обертках… В ресторане все уже было заказано, но свадьба должна еще продолжаться дома, в поселке, и он неутомимо рыскал с друзьями по магазинам, чтобы все было как следует, потому что Верочка не из простой семьи, ее родителей ничем не удивишь, а удивить их Василю ох как хотелось…

Когда племянник Мишка, примчавшийся к нему ночью на председательском «газике», сказал о смерти Тимки, еле выдавливая застревавшие в горле слова, Василь осел на стул и некоторое время не мигая, тупо смотрел на племянника.

— Утопился? — Он удивился собственному голосу, хриплому, сразу как будто постаревшему, и вздрогнул, представив себе мать. — Да как же… как же это?

Тимки нет! Стыдливый, светло-русый, он вечно сидел, уткнувшись в книжки, за что мать ругала его. Еще в прошлое воскресенье он показывал аккуратно вырезанный из бумаги кукольный театрик, блестя голубыми глазами и любовно разглаживая пальцем тонкие фигурки кукол, что норовили свернуться в трубочку; одну из этих кукол он гладил особенно бережно, словно лаская, и что-то хотел сказать ему, Василю, как всегда занятому и спешащему…

— Говоришь, из-за Катьки Рыжко? Которая ж это Катька? Рыжая, с веснушками? Которая в универмаге работает?

— Угу, — кивнул Мишка. И пробормотал: — Собирайся, Вася, машина ждет.

— Да что он, любил эту Катю? Эту рыжую?

— Наверно. — Племянник пожал плечами. — Никто ничего не знает. Был у них какой-то разговор. Катя плачет, говорит, что ничего такого не было, он просто ее пригласил на танцах, а она заявила: «Сопляк ты еще девчат завлекать». А так оно было или нет… Собирайся, Вась, а?

Посидев несколько мгновений, Василь и в самом деле начал собираться: обулся, натянул яркую, с картинками майку и медленно влез в узкие, уже потертые джинсы. Затем бросил в спортивную сумку большую вялую палку колбасы и, помедлив, положил несколько бутылок водки: понадобится на поминках. После, все еще словно оглушенный, пошел вслед за Мишкой по притихшему длинному коридору общежития, где у входа сидела, ожидая, пока они выйдут, дежурная. Позевывая, она закрыла за ними дверь, глаза ее были сочувственными и добрыми — она уже знала о несчастье.

Прохладой летней ночи, пропахшей липовым цветом и гудроном, пахнуло на Василя, и он зажмурился, словно надеясь, что все это сон, все пройдет и развеется с приходом дня. Когда он открыл глаза, все так же колыхались под ветром облитые синим светом липы, тихо гудели лампы, похожие на перевернутые чашечки ландышей, недалеко ждал «газик» — под самыми окнами общежития, темными, равнодушными и глухими…

Машина загудела, медленно выбираясь на дорогу, помчалась по разбитому шоссе, которое подлежало ремонту и потому все было обставлено знаками. Но шофер, невзирая на знаки, лихо поворачивал «газик», отдавал себя скорости и ветру, и это еще больше растравляло Василя, все больше отдаляло его от остального мира, где было так легко и беззаботно, заставляло мучительно думать сразу обо всем: как быть теперь со свадьбой, как утешить мать?