Пламя его спички вспыхнуло, когда он зажег новую сигару. Он продолжил:
– Теперь то, что касается ожерелья из семи камней, в которое была вплетена судьба мадам Беннетт. Оно, друг мой, является талисманом и направленной наружу невидимой и духовной силой. В своей гипнотической команде спать до тех пор, пока ее не пробудят в более позднем возрасте, если она до конца не умрет в течение семи тысяч лет, жрец Каку внушил ей мысль, что если семь камней из ожерелья будут разрушены, ее вторая жизнь начнет уменьшаться. Эти семь камней стали ей постоянным напоминанием о мрачной судьбе – как, к примеру, завязанная вами ниточка на пальце, чтобы напомнить о покупке новых лезвий или зубного порошка, когда вы пройдете мимо аптеки. – Он с удовольствием усмехнулся своему бытовому примеру.
– Но как Каку мог знать о пробуждении Пелигии, как он смог возвратиться, чтобы сражаться за нее? – выпытывал я.
– Друг мой, Каку был мертв, – отвечал он серьезно, – но, подобно вашему мсье Джону Брауну, его душа идет, марширует, – или, по крайней мере, шла. А поскольку это была не добрая душа, жившая в телесных пределах с уродливой мыслью о ревности, ей не разрешили продолжить путь к совершенству, но приковали цепью к земле. В сознании Каку, даже после того, как он перестал обладать телом, остались мысль о его неразделенной любви к Пелигии и страх, что она будет разбужена ото сна мужчиной, которого полюбит.
Подобно пожарному, поднятому по тревоге, душа Каку пробудилась, как только Пелигия пришла в сознание. Сначала он явился под маской кошки, ибо кошки были знакомы в древнем Египте. Потом, в виде крокодила он едва не убил молодого Беннетта и его возлюбленную, когда они ехали отобедать с нами. Еще раз – как он сделал это, мы не знаем, – он поджег дом и едва не убил Пелигию, когда она спускалась по веревке, избежав огня.
Этой ночью он явился по зову ее тела, готового присоединиться к его блуждающей душе – но, слава Богу! мы помешали ему посредством простого железного провода, который погубил его дух.
– Так что же, вы хотите сказать, что Каку никогда не возвратится, чтобы снова извести Пелигию и Эллсворта?
– Да, – произнес он с волшебной улыбкой, – Каку никогда больше не возвратится.
Женщина-Змея
–
Жюль де Гранден взволнованно вцепился в мой локоть левой рукой, а правой резко указал на фигуру, которая внезапно возникла из зарослей темных вечнозеленых растений у края дороги, и бросилась, словно гонимая ветром в зону света, залитую моими фарами.
–
Его вмешательство не получилось слишком быстрым, потому что, пока он не догнал ее, таинственная женщина добежала до середины автодорожного моста и приготовилась к прыжку через парапет в стремительный поток пятьюдесятью футами ниже.
– Прекратите, мадемуазель! Перестаньте! – резко скомандовал он, схватил ее за плечи своими маленькими сильными руками и с силой оттащил назад на пыльные доски моста.
Она сражалась, как загнанная в угол дикая кошка.
– Отпусти меня! – бушевала она, борясь с объятиями маленького француза; затем, найдя свои усилия бесполезными, внезапно повернулась к нему и схватила его за щеки отчаянными, застывшими от страха пальцами. – Отпусти меня. Я хочу умереть, я должна умереть! Я хочу, говорю тебе! Отпусти меня! – кричала она.
Отпустив ее плечи, де Гранден схватил женщину за запястья и грубо потряс, как терьер может встряхивать крысу.
– Не шумите, мадемуазель! – коротко распорядился он. – Прекратите это дурацкое дело, или,
Я присоединил свои усилия к нему, схватил бушующую женщину за локти и заставил ее войти под двойные лучи света фар автомобиля.
Наклонившись, де Гранден поднял шляпу и водрузил на ее темную голову под явно щегольским углом; затем взглянул на незнакомку задумчиво при свете фар.
– Будете ли вы смирны, если мы отпустим вас, мадемуазель? – спросил он через несколько секунд молчаливого осмотра.
Молодая женщина угрюмо посмотрела на него, затем залилась резким безудержным смехом.
– Вы только отложили неизбежное, – объявила она, фатально пожав плечами. – Так или иначе, я убью себя, как только вы оставите меня в покое. Вы могли бы также избавить себя от неприятностей.