Ужин с Кэри Грантом

– Вы пришли снова просить меня о прослушивании у Блумгардена? – задал он следующий вопрос. – Не беспокойтесь, я обязательно поговорю о вас… когда вы будете готовы.

Она проглотила шпильку молча, глубоко задетая. Блумгарден давным-давно вылетел у нее из головы.

– Нет, – сказала она очень тихо. – Я пришла не из-за Блумгардена. Я зря просила вас об этом, я знаю. И знаю, что мне надо еще много работать. Вы правы, я пока не готова.

Он неопределенно повел плечом. Легкие победы ему не нравились. Эддисон лучше чувствовал себя в схватке с сильным противником.

– Объясните мне тогда, – снова заговорил он, – что вы делали у моего дома в этот вечер начала новой ледниковой эры?

Ох уж эти его выражения… Никогда он не говорил как все люди.

– Я гуляла, – ляпнула Пейдж.

Почерпнув немного сил в обжигающем глотке бульона, она продолжила:

– Я пошла посмотреть рождественскую иллюминацию, мальчик в колпачке с блестками сказал, что я красивая, и подарил мне карамельное яблочко, а потом я заблудилась, потерялась… Я уже давно потерялась, а вы которую неделю не отвечаете на мои звонки.

И она расплакалась, уткнувшись носом в чашку. Эддисон тихонько прищелкнул языком. Он постоял немного, глядя на нее, и присел на корточки рядом с креслом. Положив локоть на подлокотник, подпер кулаком подбородок и, улыбаясь, посмотрел ей в лицо. Пейдж не знала, чему он улыбается, улыбка была на первый взгляд ласковая, но в ней, она отлично это знала, могло таиться коварство.

– Перестаньте плакать, детка, – прошептал он. – А то похудеете.

Ну вот. Коварство. От этого ей захотелось заплакать еще сильнее, но она сдержалась, чтобы он ее не возненавидел.

– Вы мне не верите, когда я говорю, что потерялась?

– Что вы. Я верю вам, Пейдж. Но боюсь, что…

Он коснулся ее губ кончиком ногтя. С таким же выражением лица, какое было у ее матери, когда Чип, младший братишка Пейдж, выдавал какую-нибудь несусветную ложь, например, что сосед по парте съел все его тетради.

– Боюсь, – повторил он, – что вы сейчас строите из себя капризницу. Капризницы меня утомляют, а я не хочу утомиться от вас, Пейдж.

Она спрятала глаза за чашку, прижавшись лбом к фарфоровому краю. Он не хочет утомиться от нее. Она не поняла в точности, что значила эта фраза, только почувствовала, что наконец-то, может быть, услышала от него что-то доброе.

– Если бы я была капризницей, – парировала она, – то сначала сделала бы прическу в салоне «У Жан-Пьера» и позаимствовала у Эчики помаду от Коко Шанель, а не пришла бы к вам как мокрая собачонка с Фултон-стрит.

– Ах, – усмехнулся он. – Как знать? Возможно, вы более тонкая актриса, чем сами думаете. Нельзя недооценивать мелодраматический эффект мокрых собачонок.

Он встал и включил проигрыватель. Пластинка уже стояла. Комнату наполнили звуки джаза, отрывистые и нежные.

– Дюк Эллингтон. Creole Rhapsody. Эта музыка напоминает мне о вас… Встаньте.

Он протягивал ей руку. Пейдж поставила чашку и послушно встала. Эддисон обнял ее за талию и повел в танце, прижав к себе полами пальто, которое он так и не снял. Пейдж часто случалось танцевать с Эддисоном в клубах и ресторанах, но наедине – никогда. И не целовались они ни разу. У нее закружилась голова при мысли, что сейчас он ее поцелует.

– Вы… – начала Пейдж.

– Тсс, тихо, пожалуйста.

Рапсодия Эллингтона длилась несколько минут.

– Вы меня обольщаете? – прошептала она.

– Вы уверены, что мне этого хочется, детка? Обольщай я вас, вы бы не задавали вопросов.

Пейдж остановилась.

– О Эддисон, Эддисон! – воскликнула она с отчаянием в голосе. – Почему вы такой злой?

Он увидел, что она обижена, вот-вот расплачется, и вдруг крепко обнял ее.

– Ох, детка, детка, – пробормотал он, уткнувшись ей в шею.

Она запустила руки в его волосы. Он стоял неподвижно под ее ладонями, не в силах произнести ни слова.

– Я люблю вас, – сказала Пейдж.

Игла на пластинке зашипела, музыка кончилась. Эддисон выпустил ее из объятий, чтобы выключить проигрыватель.

– Вы меня слышали, Эддисон?

– Я вас слышал.

Он выдержал ее взгляд, помутившийся, измученный, взыскующий большего.

– Любить – сладкое заблуждение, Пейдж, – сказал он наконец. – А любить меня – просто заблуждение.

Девушка молчала.

– Похоже на диалог в театре, – ответила она после долгой паузы.

– Браво, туше! – воскликнул он и даже зааплодировал. – Это действительно диалог из пьесы.

– Вам должно быть стыдно.

– Боже мой. Чего мне стыдиться?

– Вы пользуетесь чужими словами, чтобы говорить такие вещи… такие… для которых у вас нет своих.

Он повернулся, снова улыбаясь уголком рта, взял ее за руки и стал целовать безвольные пальцы множеством коротких насмешливых поцелуев, которые рукам Пейдж помимо ее воли были приятны.

– Но ведь для того и существует театр, моя маленькая Пейдж. И все на свете книги. И все фильмы. И стихи. И даже песни. Они говорят за нас слова, которых мы говорить не умеем. К ним надо прислушиваться. Пользоваться ими. Повторять.

Она высвободила пальцы и села в кресло, очень прямо держа спину, стиснув руки на сжатых коленках.