Узкая дверь

Память – механизм органический, сотканный из множества соединений. Уберите одно, и механизм постарается это восполнить, чем-то заменяя выпавшую часть реальных воспоминаний, создавая новые соединения и словно пытаясь, подобно растению, дотянуться до света. Эмили Джексон – это пример одного из таких явлений; некий образ из целой серии других, исполненных надежд образов, возникших, чтобы заслонить собой, скрыть некую недостаточность, некую дыру в самом сердце моего детства. И мне стало окончательно ясно, как только я тогда вошла в дом на Эйприл-стрит, что из памяти моей как бы выпал не только сам момент исчезновения Конрада, но и все то, что, как мне казалось, со мной случилось в минувшие после этого годы. Ничему из этих воспоминаний доверять больше было нельзя; ничто из этого, похоже, не имело реального содержания. Воспоминания эти были похожи на мыльные пузыри, такие яркие и сверкающие в солнечных лучах, точно жидкое стекло на конце трубки стеклодува, но мгновенно исчезающие от одного-единственного прикосновения.

Платон считал, что память похожа на кусок воска для печатей, на поверхности которого человек способен оставить некий вечный след. Однако, как он также полагал, всякое написанное слово есть враг памяти, ибо оно обкрадывает богиню Мнемозину, лишая ее издавна полагающейся ей дани.

Люди перестанут упражнять свою память, полагаясь на написанное и не стремясь более вызвать в собственной душе воспоминание о той или иной вещи, а прибегая к различным внешним памяткам и зарубкам.

Нет, мистер Стрейтли, не вы один получили классическое образование. В школе «Малберри Хаус» мы тоже кое-что узнали о матери муз[64]. Некоторые из древних почитали ее как самую главную музу, возможно, величайшую из всех, ибо что толку в поэзии, театре, танцах, истории или песнях, если ты ничего не можешь запомнить?

Возможно, Платон был прав, думала я, когда целовала своего жениха, весело с ним здороваясь и делая вид, будто сегодня со мной не случилось абсолютно ничего странного или огорчительного. Возможно, когда-то я и впрямь позволила словам других людей украсть мои воспоминания. Газетные статьи, полицейские расследования, книги об исчезновении Конрада – все это перегрузило мою память, вот и вышло, что в итоге я ошиблась и напилась не из Мнемозины, а из Леты.

Ты что-то видела. Ты знаешь, что это означает. Тебе нужно лишь найти ключ к своим воспо…

– Как прошел последний день триместра? – бодро спросил Доминик.

– Отлично, – сказала я. – Правда, случился небольшой кавардак. В общем, не могу сказать, что не рада тому, что наконец-то я дома.

Он весь просиял и, одарив меня самой теплой своей улыбкой, сказал мне в тон:

– И я не могу сказать, что не рад тебя видеть. Ах да, чуть не забыл… – Он вытащил из кармана и протянул мне на ладони то самое старинное кольцо, которое мне с таким трудом сняли несколько дней назад. – Вот. Теперь твое кольцо привели в порядок; надеюсь, оно тебе будет впору.

И действительно, кольцо весьма умело «растянули» – лишь тоненькая морщинка указывала на то место, где был сделан разрез. Теперь оно и впрямь было мне впору и сидело на руке идеально, а бриллиант посверкивал, точно прищуренный глаз.

Я улыбнулась.

– Ты просто ангел.

– Ну, не то чтобы ангел… Все-таки у меня в этой игре и свои цели имелись, и свой выигрыш я тоже получил.

Видите, Стрейтли, как все в тот день у меня складывалось? Приведенное в порядок кольцо; теплая улыбка Доминика; цветы, которые он купил по дороге домой, – не пионы, а мои любимые золотисто-коричневые желтофиоли, нежные, душистые; чашка горячего чая, которую он моментально для меня приготовил; запах вкусной еды, доносившийся из духовки, – все это выглядело так, словно мне предлагают некий выбор: или я смогу и впредь иметь все это, или все же получу заветный ключ к той двери, которая в лучшем случае никуда не ведет, а в худшем – ведет в комнату ужасов.