Узкая дверь

Просто смешно, как быстро человек способен привыкнуть к бесчисленным новым установкам и правилам. Разумеется, сам по себе «Сент-Освальдз» – это просто пузырь, внутри которого даже самый заурядный человек может в итоге и до сенатора дорасти благодаря лишь тому, что ухитрился прожить на несколько лет дольше, чем его приятели. И все же я испытываю легкую тревогу, видя, с какой скоростью – всего за несколько дней! – мой мир съежился, перестав быть великой империей и превратившись в жалкий кусочек чужой территории, но при этом навечно оставшись школой «Сент-Освальдз».

Я все еще неважно себя чувствую. Сердцебиения усилились, я часто задыхаюсь. Мой доктор считает, что это связано с недавней сменой лекарств, и надеется, что вскоре мне станет лучше. А между тем дни мои заполнены некой успокоительной рутиной. Я просыпаюсь примерно в половине шестого и включаю «Радио-4», четвертую программу Би-би-си, как раз к началу дневных передач. Затем еще час или два я валяюсь в постели, прежде чем встать и приготовить себе завтрак. Это, собственно, всего лишь чашка чая и два ломтика жареного хлеба. Затем следует «Женский час» и музыкальная передача «Пустынный Остров», а примерно в полдень, к ланчу, приходит Эмма с заказанными мною продуктами. Полдюжины яиц; каравай хлеба; несколько кексов с коринкой к чаю; сосиски или колбаса. Но никаких сигарет «Голуаз», хотя я неоднократно просил их принести. Видно, так девочке приказала Ла Бакфаст.

Один раз заходила Китти Тиг; она принесла букет хризантем и открытку с добрыми пожеланиями от остальных сотрудников кафедры. Снова забегал доктор Дивайн – якобы для того, чтобы принести мне кое-что из книг, но на самом деле, как я подозреваю, чтобы проверить, не начал ли я уже разлагаться. В общем, мой день довольно четко размечен визитами коллег и радиопередачами. Сейчас все это заменяет мне и уроки, и перемены, и свободные часы в школе. Какое-никакое, а расписание, помогающее мне следить за ходом времени. Наверное, когда я окончательно решусь выйти на пенсию, жизнь моя будет именно такова: я стану вяло переключаться с одной радиостанции на другую, прерываясь лишь для того, чтобы ровно в половине одиннадцатого выпить чаю, а затем, возможно, погулять в парке, если позволит погода. Возможно, и визиты Ла Бакфаст останутся столь же регулярными, как новостные передачи, и она по-прежнему будет заходить ко мне в половине седьмого.

Мне нравится ее пунктуальность. Директору это просто необходимо. Приятно также, что для нее существует понятие «долг» – хотя мне не хотелось бы думать, что она приходит меня навестить всего лишь из чувства долга, сознавая свою ответственность перед старым человеком, у которого лучшие годы давно уже миновали. Мне кажется, ее влечет сюда и что-то еще. И, должен признаться, ее история, излагаемая столь подробно и неторопливо, стала для меня самым ярким событием моих скучноватых дней.

Я никогда не смотрю мыльные оперы. Возможно, потому, что «Сент-Освальдз» уже сам по себе – натуральная многосерийная драма. Там существует наше маленькое, но живущее весьма напряженной жизнью сообщество; там случаются появления новых людей и уходы старых; там разрешаются наши конфликты; туда даже смерть порой заглядывает. Я давно понял, что преподаватели не любят раскрываться друг перед другом и порой подолгу – иногда годами! – не разговаривают друг с другом из-за такой малости, как взятая без разрешения губка, которой стирают с доски. Из той истории, что рассказывает Ла Бакфаст, я догадался, сколько врагов наверняка успело у нее появиться всего за несколько недель летнего триместра 1989 года, когда она начала работать в школе «Король Генрих». И ведь она явно даже не подозревала, какой эффект на самом деле произвело ее появление там и на учеников, и на преподавателей. Такая молодая и определенно думавшая не только о том, сколь неустойчивы химические соединения тех или иных элементов на ее языковой кафедре, она вела себя так, как ведет себя ребенок, случайно наступивший на муравейник. И все же, слушая ее рассказ, я понимаю, какой серьезный удар она нанесла по рядам старожилов – по Маклауд, Синклеру, Хиггсу, не говоря уж о моем друге Эрике Скунсе, хотя сам он тогда и постарался это от меня скрыть.

Но сейчас у меня более чем достаточно времени, и, вспоминая, что именно он мне тогда рассказывал, я понимаю, как часто он говорил о Ла Бакфаст, с каким холодным презрением или даже негодованием. Между прочим, я только сейчас припомнил, что и сам как-то раз ее видел в нашем с Эриком любимом пабе «Жаждущий школяр». Воспоминания ведь всегда цепляются одно за другое, собираясь в комок, как вата, и теперь я совершенно ясно вижу, как все это было в тот день.